Я вдруг понял, что он плачет: он сердито смахнул слезы с лица и посмотрел на меня так, словно это я был причиной всех его несчастий.
– Я причиню ей страдания, этой моей нежной невесте, я ничего не могу с этим поделать – я весь сплошное нарушение правил, понимаешь? Я, конечно, могу притворяться изо всех сил, и она будет стараться – но мы будем только ранить друг друга до крови… кровь – вот чего требуют наши семьи, брачная кровь, девичья кровь, доказательство жестокости любви… Она так юна – она даже не в состоянии понять, кто я такой, что я чувствую, что я знаю о себе. Я буду причинять ей боль – а она в ответ станет причинять боль мне. И все это надвигается на нас быстро и неумолимо, как чума.
Теперь мне все стало ясно.
– Дату назначили, да?
– Два месяца осталось, – с отчаянием в голосе подтвердил мой друг. – Два месяца. И мой друг плачет: мы больше не сможем встречаться… а я ничего, ровным счетом ничего не могу сделать, чтобы облегчить его боль. Теперь все разрушено, сломано, разбито – как мое сердце. Я знаю, я буду причинять этой девочке боль – из мести. Это некрасиво с моей стороны – но одна мысль о ней вызывает у меня отвращение, и я не могу… не могу…
– Бегите, – предложил я и придвинулся ближе, глядя ему в глаза. – Возьмите все деньги, которые мы получили за краденое золото и драгоценности, и уезжайте подальше. Всегда есть выход, Меркуцио. Ты должен его найти.
– Так ты, оказывается, воровал для меня – а вовсе не ради выгоды и чести? – усмехнулся Меркуцио и покачал головой. – Я мог бы бежать, но мой друг… он, я думаю, слишком робок. Верона – вот все, что он знает и любит… кроме меня. Я умолял его бежать со мной – мы могли бы стать пилигримами и отправиться в паломничество, но… но он не сможет. У тебя щедрое, благородное сердце. Я люблю тебя за это, Бенволио, но мое сердце тоже принадлежит этому городу.
– Тогда откажись, – сказал я. – Откажись от этой девушки. Откажись от женитьбы.
– Если я так сделаю – я погублю ее, как если бы ударил ее ножом, – ответил он. – Ты же знаешь, если девицу отвергает жених, это только ее позор. Она будет обречена: это погубит и ее, и честь ее отца.
Он был прав. Мы жили в мире, который основывался на понятиях чести, и нельзя было нарушить обещание без ужасных последствий. Менее порядочный человек, чем мой друг, возможно, наплевал бы на девушку, на ее семью – но Меркуцио не был негодяем. Он не мог позволить себе сделать этот мир, полный печалей и горестей, еще хуже – он скорее принес бы в жертву свою запретную любовь, в которой никому не мог признаться, чем заставил бы страдать тех, кто ни в чем не виноват.
Но от этого ему не было менее больно.
– Если ты передумаешь, – сказал я, – мое золото – твое золото. Знай это.
– Я знаю, – ответил он и пожал мне руку, а потом обнял меня. – Я знаю.
Я пробыл с ним, пока не начало светать, потом выскользнул на сумеречную улицу. Дома меня ждали постель, хорошенько прогретая горячими кирпичами, и сонный слуга, который следил за тем, чтобы я окунулся почти в летнее тепло и проспал до самого утра.
Но мой сон был тревожным: мне снилась кровь, и влажные поцелуи женщины, и свечи, отбрасывающие золотые блики на кожу этой женщины. Темные глаза, которые отталкивали и притягивали одновременно.
Розалина.
Грядущий день нес беду, гибель и смерть.
Неприятности начались с громкого стука в мою дверь. Я спал не больше двух часов, а Бальтазар и того меньше: с трудом разлепив красные от недосыпа глаза, он встал и, зевая, открыл дверь.
– Синьор, вашему кузену нездорови… – он пытался остановить Ромео на пороге, но тот просто отпихнул его и ворвался в комнату.
– Меркуцио! – крикнул он и с силой отдернул полог моей кровати. – Он ушел от меня после мессы, и я заметил, что за ним следят: думаю, что это был слуга из его собственного дома. Вставай же, Бен! Вставай!
Я вскочил, хватая и натягивая то, что попалось под руку, – мятую льняную сорочку, рукава которой знавали лучшие времена. Я не стал тратить время на камзол, натянул поверх сорочки кожаную безрукавку и надел свободные штаны длиной до щиколотки, как у простолюдина.
– Переоденься, – приказал я Ромео. – Никаких цветов Монтекки. Бальтазар, дай ему что-нибудь менее заметное. И побыстрее.
Бальтазар бросился к сундукам, чтобы найти подходящую одежду, а Ромео начал расстегивать многочисленные застежки на своем камзоле Монтекки. Штаны годились – они были темного цвета. Я отобрал у него слишком узнаваемый кинжал и меч и дал ему хорошее, но простое оружие из своих запасов. Мы одевались быстро и в напряженном молчании – все слишком боялись опоздать. Если Меркуцио преследовал кто-то из его врагов, чтобы вонзить меч ему в грудь, – это было одно дело… но если за ним следил кто-то из дома Орделаффи – значит, надвигалась большая беда. Он никогда не позволял слугам таскаться за ним, с самого детства, он с нами объединился и сошелся не только потому, что нам было хорошо вместе – но и чтобы заставить свою семью избавить его от подобного преследования. Было странно и тревожно, что они вдруг почувствовали необходимость следить за его приходами и уходами.
Мы бегом спустились в холл, промчались мимо остолбеневших слуг и уже в дверях столкнулись лицом к лицу с моей сестрой Вероникой и ее вечно хихикающими, хитрыми, испорченными подружками, – они возвращались с рынка. В одной из этих подруг я узнал девушку из семьи Орделаффи, кузину Меркуцио.
Вероника сделала шаг назад и начала обмахиваться веером, а ее подруги таращились на нас, охваченные новым приступом неудержимого хихикания.
– Что ж, – произнесла Вероника, – мне кажется, для костюмированного бала еще слишком рано, почему тогда вы оделись как крестьяне?..
Ромео оттолкнул ее, и Вероника издала протестующий и гневный писк, когда он скользнул мимо нее. Она в ярости повернулась ко мне, сузив глаза.
– Торопитесь найти своего дорогого дружка? – осведомилась она. Хихиканье тут же прекратилось, как по приказу. – Его семья тоже ищет его. Где бы он мог быть, как ты думаешь? И что бы ему делать таким ранним утром в лесу – почему он там прячется?
Я перевел взгляд с нее на девицу Орделаффи: у нее было остренькое личико, похожее на лисью морду, и злобные глазки. Я схватил свою сестру за плечи и тряс до тех пор, пока у нее из волос не посыпались шпильки с драгоценными камнями.
– Что ты сделала?! – закричал я Веронике. – Что ты сказала?
– Это все грех, – ответила она. – То, что делает Меркуцио. И ты знаешь это. Ты иногда бывал слишком жесток со мной, братец. Око за око – вот мы и в расчете, разве нет?
– Ты готова погубить человека из-за дурацкой обиды?
– Я Монтекки, – заявила она. Подбородок ее был высоко задран, глаза сверкали. – Я не прощаю пренебрежения. Даже с твоей стороны.
Мне следовало бы ударить ее, но я удержался: я и так потратил на нее слишком много времени.