Я был дворянином, хотя и не слишком знатным, и я обязан был бывать в публичных местах Вероны, чтобы себя показать и других посмотреть. И, несмотря на всю свою горячую нелюбовь к сплетням, я вынужден был слушать их.
– Говорят, у герцога новая дама сердца, – сказал я, и в ее глазах вспыхнули огоньки любопытства. – Говорят, очень искушенная. Судачат, что она из Венеции.
– Фу, Венеция! Это же выгребная яма Италии, – произнесла бабушка, но я видел, что она наслаждается моментом. – Эта женщина не лучше уличной шлюхи, а он осмеливается приводить ее в общество приличных дам! Ты видел ее?
Я видел легендарную любовницу герцога на расстоянии – ее несли в портшезе по улицам к мессе, где она, без сомнения, исповедалась во всех своих грехах и получила прощение. Как жаль, что милосердие никогда не выходило за пределы церковных стен.
– Нет, бабушка, я никогда не видел ее, – соврал я.
– Вот и хорошо! Негоже здоровому молодому человеку вроде тебя глазеть на шлюх, ведь ты еще не обзавелся женой. Кстати, об этом: твоя беспечная мать еще не подобрала тебе невесту?
Моя мать всегда игнорировала направленные в ее сторону колкости. И я пытался делать то же самое, хотя в глубине души чувствовал себя уязвленным. Но я был уверен, что Железная Синьора не преминула бы выпустить новую порцию яда, как только заметила бы, что он действует на меня.
Поэтому я не реагировал никак. Внешне.
– Она по-прежнему рассматривает кандидатуры, – сказал я.
За последние месяцы она несколько раз устраивала смотрины – и ни одну из девушек мне не захотелось увидеть еще раз: все их стремления, похоже, ограничивались тем, чтобы возбудить во мне интерес к собственной персоне.
– Но так или иначе, думаю, в течение года я женюсь.
– Чудно, чудно. У всех молодых людей огонь в крови, а еще апостол говорил, что лучше жениться, чем распаляться.
Клянусь, я мечтал, чтобы бабушка не говорила об огне: жара в ее покоях убивала меня вернее, чем меч, всаженный в живот. Когда я снова отвесил ей поклон, у меня с кончика носа упала капля пота и чуть ли не зашипела, коснувшись нагретого ковра на полу.
– Меня ждут, бабушка. Могу я покинуть вас?
– Ждут? Снова собрался куролесить со своими никчемными дружками? Иди уж, ладно. Но не спускай глаз со своего легкомысленного кузена, пока он не натворил чего-нибудь непоправимого с этой девкой Капулетти. Как ты думаешь, она достаточно глупа, чтобы отвечать ему? Я слышала, она с чудинкой.
Я пожал плечами.
– Кажется, она воспитывалась при монастыре и получила там неплохое образование. Возможно, она считает чувства Ромео лестными для себя.
– Ничего, отец выбьет из нее эту дурь, – заметила бабушка. – Конечно, если он найдет эти письма, он может и не бить ее, а просто замуровать ее в подземелье, как сделал в свое время старый Пьетро Монтекки с ее двоюродной бабушкой Софией…
Это была ее любимая сказка на ночь… самый жуткий кошмар, который только можно себе вообразить, – быть замурованной в шикарно обставленной комнате с одним только кувшином воды и кинжалом. Когда вода иссякла, София, должно быть, предпочла вонзить нож себе в грудь и тем самым избавить себя от мучений, но, будучи мальчишкой, я часто представлял себе, как она бросалась в отчаянии на каменные стены, как гнили ее кожа и кости, как скрежетали ногти, царапая ледяные стены ее темницы. Мысли об этом и по сей день не оставляют меня.
Меня не должно было волновать то, что может случиться с кем-то из Капулетти, ведь Монтекки в этом случае положено ликовать и злорадствовать. Но я вспоминал смелую, спокойную, достойную девицу Розалину, которая сидела в мерцающем свете свечей и смотрела прямо в лицо Принцу Теней, – и, к своему смущению, чувствовал, что меня это все-таки волнует.
Бабушка ждала от меня ответа, но я молчал. Наконец она щелкнула пальцами с утомленным и презрительным видом:
– Все, иди. Надоел.
– Да, бабушка.
Я понимал, что не стоит испытывать ее терпение, поэтому я учтиво поклонился и быстро вышел через толстые, старинные, тяжелые двери, которые с грохотом закрылись у меня за спиной – это слуги старательно выполнили свои обязанности.
Свобода!
Я прислонился к каменной стене, хватая ртом чистый, свежий воздух. Мне казалось, что мой камзол дымится, моя одежда насквозь промокла от пота, и я чувствовал себя яко Седрах [4] после огненной печи.
– Тс-с-с!
Я взглянул в том направлении, откуда слышался этот звук, и увидел чью-то тень, скользнувшую вдоль стены. Луч солнца, пробившийся в высокое узкое окно, выхватил слишком богатое для служанки платье и заиграл на драгоценной диадеме.
Похоже, что моей младшей сестре вздумалось побеседовать со мной. Только этого мне недоставало.
– Порядочные женщины не прячутся по углам, Вероника.
Я откинул назад голову, стукнувшись о каменную стену – боль на некоторое время отвлекла меня от мыслей о том, как мне жарко. Но отделаться от моей сестры оказалось труднее… Ей было почти пятнадцать, она была довольно миловидна – и так же ядовита и опасна, как гадюка.
– Я прячусь от нее, разумеется. Старуха желает дать мне наставления касательно супружеских обязанностей.
Вероника схватила меня за воротник камзола и потащила за угол, в тень, но потом отшатнулась с отвращением:
– Фу, да ты весь мокрый! Ты вспотел, как простолюдин!
– Может быть, мне рассказать ей, что ты не нуждаешься в наставлениях относительно супружеских обязанностей? Ты, верно, можешь сама написать целый трактат на эту тему, а?
– Свинья! – Она замахнулась, но я перехватил ее руку буквально в сантиметре от своего лица.
– Я не могу делать вид, что ты чиста как Дева Мария, если ты не будешь притворяться сама. Если ты не собираешься к бабушке – зачем ты вообще сюда явилась?
– По поручению матери. Она послала за тобой уже час назад и велела мне найти тебя.
– Бабушка тоже. Ты бы кого выбрала для первого визита?
Ронни раскрыла веер и начала им энергично обмахиваться.
– Старая ведьма говорила что-нибудь обо мне?
– С чего бы? Она уже нашла для тебя отличную партию – ты больше ей не интересна.
– Она выдает меня замуж за старика!
– За очень богатого старика, – ехидно уточнил я. – И со слабым здоровьем. Ты станешь безутешной вдовой, не исполнится тебе и двадцати лет, – и впереди у тебя будет прекрасное будущее, полное развлечений.
– Тебе легко говорить. Не тебя ведь он будет тискать своими скрюченными пальцами на супружеском ложе.