– Пропустите чемпиона! Чемпиона пропустите! – объявлял он на подходе, прибавляя: – Спорт – могила, водка – сила! – И, уже врубившись в толпу, загыгыкал, здороваясь почти с каждым. – Физкультпривет! – поприветствовал он милиционера, приложив руку к виску.
– Пустая голова рука не прикладывай, – засмеялся милиционер, и, заглядывая ему в глаза, подобострастно засмеялся Генка. – Развязал? – поинтересовался милиционер.
– Не развязал, а только развязываю, – поправил Генка. – Завязать мы, конечно, можем, но если развяжем, тогда держись…
– Не пугай, пугала, – улыбался милиционер. – Лучше деньга вытрезвитель готовь.
– Да хоть сейчас. – Генка вытащил из кармана брюк комок смятых червонцев и четвертных. – Мотоцикал цыкал, цыкал и совсем заглох! На, бери…
– Потом, потом, – засмеялся милиционер, отказываясь.
– Наше дело – предложить, – развел руками Генка. – Ну, я пойду? А то мочи нет! Сколько лет не пил.
– Пускай, – приказал милиционер алкашам, и Генка пропал в черном дверном проеме.
Художницы сидели за своими рабочими столами, а за Аниным столом сидела Полубояринова.
– Чудесный-расчудесный, – повторяла она язвительно и возмущенно.
– Генку жалко все-таки, – высказалась Спиридонова.
– Да при чем тут Генка, – отмахнулась Полубояринова. – Чудесный-расчудесный… Жили тихо-мирно, приехал, перебаламутил! Он мне сразу не понравился, в первый же день. «Я русский, мы русские…» Великодержавный шовинизм какой-то! А на Ашота смотрела, и мне его жалко было. Аркаша тоже стоял… Он что, виноват, что он еврей?
– Кто сказал еврей?! – шутливо воскликнул Аркаша, входя в «живописную».
Спиридонова от неожиданности вздрогнула. Анна-Алла даже не повернула головы – она все время смотрела в сторону, усмехаясь и пофыркивая.
Анна Георгиевна, судя по ее взгляду, была солидарна с Полубояриновой.
– Он, Аркаш. – Полубояринова взмахнула рукой, приветствуя его. – Мы про этого Ивана говорили. Неизвестно еще, где он русский язык выучил.
– Где-где, в ЦРУ, – подбросил мыслишку Аркаша.
– А что? – не удивилась Полубояринова и подтвердила это свое неудивление: – Я не удивлюсь…
Аркаша развел руками:
– Ну, Галина Ивановна, вы еще скажите, что бывший владелец фабрики купец Фрязин – его родной дедушка.
Возникла пауза, требуемая для осознания услышанного.
– А ведь правда, – потрясенно заговорила Спиридонова. – Тот Фрязин, этот Фрязинский.
Анна-Алла хмыкнула и отвернулась к окну.
В дверь постучали, и в «живописную» вошел Иван.
– Здравствуйте, – сказал он и поздоровался за руку с Аркашей. – Здравствуйте… Простите, Анны нет?
После некоторой паузы ответила Полубояринова:
– Я за нее.
Плюшевой увидел Ивана в «отбелке» и молча поманил пальцем. И еще раз, и еще – настойчиво и просительно. Иван усмехнулся и пошел следом.
Он шел за безмолвным Михаилом Васильевичем по темным коридорам, через пыльную котельную, хлюпая в залитом водой подвале. У низенькой и неприметной дверцы Плюшевой остановился, открыл ее ключом. Это была крохотная каморка, в которой помещались только лежак и табуретка. Каморка была замусорена огрызками хлеба, колбасы и плавленых сырков, загажена мышами, заставлена десятками пустых пыльных бутылок. Это было тайное убежище тихого алкоголика.
Плюшевой достал из кармана бутылку водки и налил в захватанный стакан по самые края.
– На, легче станет… – Он застенчиво улыбнулся и ободряюще подмигнул.
Иван повернулся и пошел обратно.
Он постоял у двери маленького домишки по адресу Луговая, 96, подержал на ладони небольшой навесной замок.
– Не лает, не кусает, в дом не пускает, – усмешливо проговорил он и спросил неведомо кого: – Я правильно говорю?
У куста шиповника, где он нашел спящую Аню, за вбитый в землю железный штырь была привязана коза. Она выщипала всю траву в диаметре, допускаемом веревкой, да и шиповник прилично обработала, – видно, шипы ее не останавливали. Глянув наглыми зелеными глазами, коза противно проблеяла и направилась к Ивану то ли попрошайничать, то ли бодаться.
Иван растерянно улыбнулся и отвернулся. Там мутно поблескивал и гудел куб почтового ящика. Иван торопливо посмотрел в другую сторону и увидел сосну, одиноко и гордо стоящую на зеленом холме. Сосна была нетолстая, но очень высокая и как стрела прямая.
Во поле березка стояла!
Во поле кудрявая стояла! –
решительно запел Иван и быстро пошел к дереву. По пути он запутался в лежащей в траве ржавой проволоке, но, дрыгая на ходу ногой, продолжал напевать в ритме марша:
Люли-люли, стояла!
Люли-люли, стояла!
Обняв дерево, он с минуту стоял, неподвижно и крепко прижимаясь щекой к щекочущей коре, освобождаясь от отрицательной энергии и заряжаясь положительной. После чего сел на мягкую хвою, прислонившись спиной к стволу и прикрыв глаза. И почти сразу же услышал звук приближающегося автомобиля.
Это был грузовик. В кузове его стояли два человека. Грузовик подъехал и остановился в нескольких метрах. Слегка недоумевая, Иван смотрел, как медленно выбирались из кузова слегка хмельные добродушные мужики. Было непонятно: то ли они специально не смотрели на Ивана, то ли в самом деле его не замечали.
– Николай, шишку хочешь? – спросил один, подобрав с хвои сосновую шишку.
– Белку хочу, – ответил второй, закуривая.
– Какую белку?
– Маруську Белкину из столовой.
– Ах-ха, – засмеялся третий, – это баба! – Он вылез из кабины и вытаскивал следом бензопилу. – Она знаешь что мне сказала? «Баба без живота, что клумба без цветов!»
Все трое засмеялись, поглядывая на дерево и начиная поглядывать на Ивана. Иван поднялся.
– Вы что… Что вы собираетесь делать? – растерянно спросил он.
– Валить ее собираемся, – объяснил третий, пытаясь завести пилу. – Ты отойди-ка подальше, а то пришибет, а нам за тебя отвечать. – Он говорил мирно, дружелюбно.
– Но почему, почему именно это дерево?! – воскликнул Иван.
– Тебе сказали – иди отсюда, – включился в разговор второй. У этого были злые глаза. – Алеша-Почемучка, – прибавил он насмешливо.
Первый засмеялся:
– Начальство сказало – мы пилим.
Третий наконец завел пилу, и она оглушительно затрещала.
Иван что-то еще хотел сказать, может быть главное, окончательное, но промолчал, передумав, поняв, вероятно, что бессмысленно этим людям что-либо говорить, бесполезно. И быстро пошел прочь. Уже на подходе к машине он услышал прощальный звук падающего дерева.