– Александр Сергеевич! – воскликнул он обрадованно. – И вы здесь! Значит, будем вместе вечера коротать. Стихи почитаем. Заходите, Александр Сергеевич, я в двести сорок втором!
Фунтова довольно грубо толкнули в спину, и он, нисколько не обидевшись, продолжил путь туда, куда его вели.
– Узнали? – спросил Макарова Головлев. – И он вас узнал.
– За что его? – спросил Макаров, оглядываясь и продолжая шествие.
– Хранение и ношение, – равнодушно ответил на ходу Головлев. – У него в машине пистолетик обнаружили итальянский, беретту, ну и… Видимо, поленился в тот день заявление в милицию написать.
– Какое заявление? – насторожился Макаров.
– Ну как… – Головлев остановился, чтобы объяснить получше. – Те, у кого имеется незаконное оружие, прежде чем куда-то с ним пойти, пишут заявление в милицию: «Я, такой-то, такой-то, нашел на улице пистолет такой-то марки, номер такой-то, несу его сдавать в правоохранительные органы. Число. Подпись». А он, видно, поленился – пистолет нашли, а заявления не было…
– И что… ему теперь будет? – тихо спросил Макаров.
– По статье срок от трех до пяти. – Головлев вновь двинулся вперед. – Пять ему, конечно, не дадут, учитывая хорошие характеристики с места работы, но три – точно.
– Три?! Три года?! – Макаров обернулся на ходу и посмотрел на Ваську.
Васька мрачно кивнул.
Тир располагался в длинном сыром подвале, где у входа была устроена деревянная стойка для стрельбы с упора, стояла на треноге труба монокуляра, а на противоположном конце торчало подсвеченное фанерное туловище человека в натуральную величину.
Макаров прищурил глаз, вглядываясь в цель, которую ему предстояло поразить, и поинтересовался:
– Какое здесь расстояние?
– Штатное, – загадочно ответил майор и протянул Макарову пистолет, не похожий на «Макарова». Он был больше, грубее, тяжелее.
– Кто это? – тихо спросил Макаров, не отводя от него взгляда.
– «Стечкин». Магазин – двадцать патронов. Бьет одиночными очередями. Самый лучший наш пистолет.
– Даже лучше «Макарова»? – не поверил Александр Сергеевич.
– А что «Макаров»? Барахло ваш «Макаров», – ответил майор равнодушно. – Его наши ребята в Афганистане знаете как называли? «Только застрелиться».
– «Только застрелиться»? – растерянно повторил Макаров.
– Ага, «только застрелиться». Правильно я говорю, Василь Иваныч?
Майор был весел, а Васька по-прежнему хмур.
– Не бывает плохого оружия, бывают плохие стрелки, – ответил Васька и еще больше нахмурился.
– Не в духе, – шепнул Головлев и предложил Макарову: – Ну, стреляйте!
– Может, вы сначала? – спросил Макаров и, протянув руку за спину, дотронулся до «Макарова».
Майор с сожалением развел руками:
– При подчиненных не имею права. Могу потерять авторитет.
– А ты? – Макаров посмотрел на Ваську с надеждой, но тот решительно помотал головой.
– А он, товарищ поэт, это занятие не любит, – ответил за Ваську Головлев. – Он у меня за это даже взыскание получил. Стреляйте, товарищ поэт. И помните, пуля, что слово: вылетела – не поймаешь.
Макаров взял пистолет, вытянул руку и стал целиться в незнакомого фанерного человека.
Головлев отошел на пару шагов, с живым интересом глядя на живого поэта с пистолетом в руках. Васька наклонился к монокуляру, терпеливо дожидаясь выстрела. Крепко зажмурив один глаз и широко открыв другой и от этого скривившись, словно от зубной боли, Макаров медленно нажал на спусковой крючок. Громыхнул выстрел, короткое дребезжащее эхо заметалось между стенами подвала.
Васька посмотрел в монокуляр и помотал отрицательно головой.
Майор понимающе пожал плечами.
Макарова это задело, теперь он целился долго и тщательно и, стараясь не дышать, выстрелил.
– Мимо, – спокойно объявил Васька.
– Странно, – удивился Макаров и посмотрел на пистолет с сомнением. – Может быть, он неисправен?
– Думаете, кривое дуло? – сострил майор и, переведя на корпусе пистолета рычажок, предложил: – А вы очередью его, очередью!
Макаров взял пистолет обеими руками, направил его в сторону мишени, зажмурился и резко и решительно надавил на спусковой крючок.
Вырываясь из рук, «Стечкин» выдал огненную очередь.
Васька вновь мотнул головой, и Макаров, не поверив, оттолкнул его от монокуляра и увидел фанерного человека совсем близко. В самом деле – он промахнулся и в третий раз.
– Смотри туда, – сказал Васька и взял пистолет из рук Макарова.
Александр Сергеевич снова приник к монокуляру.
Васька выстрелил через равные короткие промежутки шесть раз подряд, и Макаров потрясенно наблюдал, как в фанерной голове мишени возникают отверстия, обозначая глаза, нос и улыбающийся рот.
– Видали?! Видали, что делает?! – восхищенно закричал Головлев.
Васька хмурился. Он вложил пистолет в ладонь Макарова, шепотом объяснил, как надо целиться и стрелять, и Макаров выстрелил.
– Попал! Попал, товарищ поэт! – обрадовался майор.
Во лбу человечка появилась пробитая Макаровым дырка.
Зал тюремного клуба был полон, и, глядя на людей в серых робах, тесно стоящих у стен и в проходах, Александр Сергеевич с волнением в душе подумал, что поэзия еще нужна не одним только поэтам. Он сидел на сцене за покрытым кумачом столом, за которым слева от него представительствовал пожилой благообразный зек, видимо из бывших проворовавшихся хозяйственников, а справа нетерпеливо ерзал на стуле майор Головлев.
Васька тоже был на сцене, но ему не сиделось, и он ходил взад-вперед, вздыхая и хмурясь.
На столе стоял графин с водой, но стакана почему-то не было. Головлев вытащил из графина пробку и постучал стеклом по стеклу. Шум в зале стих. Майор встал и заговорил громко, торжественно и радостно:
– Сегодня у нас поэтический вечер… – взглянул в зарешеченное окно и прибавил для точности: – Хотя на воле день… У нас в гостях крупнейший поэт нашего города – Александр Сергеевич Макаров!
Майор захлопал, и вместе с ним громко и охотно захлопали зеки. Макаров смущенно поднялся и коротко поклонился. Головлев поднял руку и объявил:
– Вступительное слово предоставляется прапорщику Цветаеву Василию Ивановичу!
Васька стремительно вышел на авансцену, выбросил вперед руку и, указывая пальцем в зал, крикнул:
– Вы – козлы!
В зале стало тихо. Макаров съежился – он не любил скандалов, особенно в незнакомых местах. Головлев загадочно молчал.
– За козла ответишь! – гнусаво прокричал из зала какой-то прыщавый юнец, но тут же ему выдал крепкую и звонкую затрещину сидящий рядом седой медведеподобный зек, наверняка рецидивист. Он тяжело поднялся и обратился к Ваське, глядя на него удивленно и настороженно: