Макаров кивнул.
Анна протянула руки и поправила шляпу на его голове.
– В этой шляпе ты похож на Пушкина в Бессарабии, – сказала она и, обойдя отца, пошла по аллее дальше.
Наташа коротко и прощально взглянула на него и пошла вслед за дочерью, обойдя мужа с другой стороны. Оська оборачивался и смотрел непонимающе.
Макаров медленно и потерянно оглянулся. Они уходили все дальше и дальше и скрылись за поворотом аллеи. Их больше не было. А Марго была. Она стояла рядом и почему-то зажимала обеими руками рот. Макаров смотрел удивленно, не понимая, что с ней. И вдруг Марго захохотала, прямо-таки взорвалась смехом и побежала, согнувшись, по аллее, держась за живот и вздрагивая.
– Замолчи! – закричал Макаров возмущенно, но его крик еще больше рассмешил Марго, и она залилась раскатисто и звонко.
– Замолчи! – Макаров кинулся к ней, нагнал, схватил за плечи, повернул к себе, затряс. – Замолчи, сука!
Марго перестала смеяться, изумленно глядя на Макарова, вытерла ладонью выбитые смехом слезы и изо всей силы ударила его букетом по лицу. Удар был так силен, что головки цветов отлетели, а в руке Марго остались только шипованные стебли. Она посмотрела на них с досадой и отбросила в сторону.
Макаров поморщился от боли, провел по своей щеке ладонью и увидел кровь. Лицо его было исчерчено наискосок длинными царапинами. От этого он выглядел еще смешнее, и Марго хихикнула.
– Ты! – оскорбленно воскликнул Макаров, выхватил пистолет и приставил его снизу к подбородку Марго. – Да я убью тебя! – процедил он в бешенстве сквозь плотно сжатые зубы.
Но Марго улыбалась, насмешливо и высокомерно.
– Не убьешь, – сказала она без капли страха и даже как будто с некоторым сожалением.
– Почему? – озадаченно спросил Макаров.
– Потому что ты поэт. А поэты женщин не убивают. Пока, – прибавила она и уже на ходу крикнула: – А ты беги, догоняй, падай на колени, проси прощения. Простит, куда она денется.
Марго ушла. Макаров остался один.
Когда Александр Сергеевич успокоился, а случилось это примерно после трех часов ходьбы по парку, то быстрой, то медленной – в зависимости от хода мыслей и решений, которые в тот момент принимались, он опустился на лавочку и, глядя в густую безмолвную темноту, попытался сформулировать ситуацию, в которой оказался.
«Пойдешь налево – жену потеряешь, пойдешь направо – друга потеряешь, пойдешь прямо…» Последнего он пока не знал, но определенно в данном умопостроении для Марго места не было, хотя Макаров пытался ее сюда пристроить. Марго ушла, а выходило – улетела, и жалости по этому поводу не было ни капли. Более того, Марго будто и не прилетала, вот что теперь казалось Макарову. Ее не было! Не было, и всё. А вот Наташа была, еще как была. А теперь ее нет. Потому что он, Александр Сергеевич, пошел налево…
Можно было, конечно, сейчас пойти к другу, то есть направо. Васька бы обогрел, напоил и спать бы уложил. Ему можно было бы рассказать и про Марго, Васька бы понял, хотя и не одобрил бы. Но, рассказывая о Марго, пришлось бы врать, потому что рассказывать о «Макарове» не представлялось возможным, а это все связано. Нет, конечно, можно было рассказать Ваське и о «Макарове», но он бы не только не одобрил, но и не понял бы. А когда друзья не понимают друг друга, то это уже не друзья, а… приятели. Вот и получается – пойдешь направо…
«Легче застрелиться», – подумал Александр Сергеевич устало, и мысль эта, или, строго говоря, не мысль, а бессмыслица, появившись, почему-то не исчезала. Макаров нахмурился – это была не его мысль! Случались в жизни тупики не менее глухие и безысходные, но никогда эта мысль ему в голову не приходила. Может, потому, что тогда рядом не было «Макарова»? И Александр Сергеевич доформулировал: жизнь потеряешь.
«Налево пойдешь – жену потеряешь, направо пойдешь – друга потеряешь, прямо пойдешь – жизнь потеряешь».
А идти между тем куда-то было надо. Ну, в самом деле, не к Алене же вам? Александр Сергеевич поежился от холода, поднялся и пошел домой.
Он осторожно открыл дверь ключом и, не став зажигать в прихожей свет, бесшумно прошел в кабинет. Еще с улицы Александр Сергеевич посмотрел на свои окна и, не увидев в них света, понял, что жена и дети легли спать. Вряд ли, конечно, спали, во всяком случае Наташа. Да и Анна – она ведь взрослая.
И в кабинете Макаров не стал зажигать свет, не хотелось почему-то. Он снял куртку и ботинки и лег, поджав ноги, на свой любимый диванчик. И долго неподвижно лежал на спине с открытыми глазами, вглядываясь в темноту и вслушиваясь в тишину-
«Пойдешь налево, пойдешь направо…» – начала складываться строчка стихотворения, и вдруг Макаров вскочил, будто кто его по голове обухом ударил или, точнее, шило в зад воткнул. Он понял, нет, скорее почувствовал, да нет, конечно, понял… одним словом – он знал, он знал точно, что, кроме него, в квартире сейчас никого нет. Макаров включил свет в кабинете, вбежал в гостиную и там включил свет. Анна обычно спала в гостиной на диван-кровати, но он не был даже разложен. Макаров рванулся в спальню и там включил свет. Их с Наташей кровать не была разобрана для сна. И Осина кроватка тоже.
Макаров пошел на кухню, включил свет, но вспомнил про санузел и бросился туда, посчитав почему-то, что они могут быть там, и сразу вернулся в кухню.
На столе стоял ужин: салат из квашеной капусты, картофельное пюре с куриной ножкой и кефир в большой макаровской фарфоровой чашке. Александр Сергеевич сунул в пюре палец и облизал его в задумчивости – холодное.
– Та-ак, – протянул Макаров, – это уже интересно… – И тут он увидел приклеенную на окно записку: «Саша, включи, пожалуйста», а что включить – указывала ведущая вниз стрелка. Там, на подоконнике, стоял магнитофон. Макаров нажал на клавишу. Сначала зазвучала музыка, та самая, под которую они недавно танцевали, потом возник голос Наташи. Говорить она старалась спокойно.
– Саша, случилось то, чего никогда не должно было случиться. Мы ушли от тебя. Чтобы ты не волновался и не тратил время на поиски, скажу сразу – мы будем жить у Васи. За двадцать лет любви и счастья я обращалась к тебе с просьбами дважды. Первый раз я попросила тебя обвенчаться, и за это Бог подарил нам Осю. Второй раз – чтобы ты носил папиросы и спички и всем давал закурить и прикурить. И с тех пор тебя больше не били. А сейчас послушай мою третью просьбу, последнюю. Не пытайся нас вернуть. Дело совсем не в той женщине, поверь. Кстати, мне показалось, что она не для тебя, она тебя только измучает. Тебе нужна другая, может, не такая, как я, но и не такая, как она… Но я отвлеклась, а дело совсем не в том, что произошло между тобой и той женщиной. Что ж, и Пушкин не был верен своей жене. И я бы простила тебе ее. Я могу простить тебе все, Саша, но только не поэму «Макаров». И жить с человеком, создающим подобные произведения, я не могу, даже если он – отец моих двоих детей. До свидания, Наташа.
Макаров торопливо нажал на клавишу, потому что не находил в себе сил слышать ту, их с Наташей, музыку, и задумался, невидяще глядя в окно. Он все понял. Понял сразу, когда Наташа сказала в этом своем дурацком звуковом письме: «Мы будем жить у Васи». Васька, вот где собака зарыта! Васька… Друг… Конечно же, он полюбил Наташу раньше Макарова, и любил ее все эти годы, и не женился ни на ком. Все ждал, ждал, ждал, надеялся на случай. Вот он и представился. Но это со стороны Макарова случай, а с Васькиной – закономерность. Система! Он выстроил ее с завидным хладнокровием. Ну да, этого ему не занимать: тюремщик, вертухай, надзиратель. Эти постоянные подкармливания как напоминания о себе… И стишки в нагрузку, вроде бы шутка. «И нам вместе очень хорошо станет». А Макаров помнит, как Наташа их слушала. Понятно, женщины любят таких – одиноких, не понятых, благородных. А для Наташи жизнь – продолжение книжек. Но что с нее взять, баба, а вот Васька… А этот водопровод? Зачем ему вдруг горячая вода понадобилась? Оськины колготки стирать?