– Ты сперва урони, тогда узнаешь, – хмыкнул Свириденко, подставляя плечо под очередной снаряд.
– Бетонобой, миленький. – Мамин провел пальцем по различительным полоскам на головке снаряда.
– Глядите! – крикнул вдруг Лето.
Все дернулись. Непомнящий посмотрел в небо. Свириденко – на запад. Мамин – на танк.
А Лето указывал в спину уже порядком удалившегося Ермакова. Верно, пятидесятивосьмикилограммовый снаряд был сейчас для него непосильной ношей. Но он продолжал идти к танку, пьяно, смешно и страшно, высоко поднимая колени.
– Сто-ой! – крикнул Мамин и, спрыгнув с кузова, побежал.
Но Ермаков уже не шел, он стоял, с трудом удерживаясь на ногах, снаряд разворачивал его, тянул к земле. И все же Ермаков справился с ним поставил на землю торчмя и, сделав два шага назад, упал тяжело на спину, раскинув руки.
Все бежали к нему. Ермаков повернулся на бок, посмотрел на бегущих, сел и попытался подняться. Но тут же, обхватив голову руками, закачался из стороны в сторону, замычал монотонно и жутковато.
– Ермаков! – позвал Мамин, тряся контуженого за плечо. – Ермаков!
Ермаков поднял голову, посмотрел виновато.
Из ушей его тянулись струйки густой черной крови.
– Темно сделалось, – объяснил он. – И в голове как загудит… – Он попытался подняться.
– Да лежи! Лежите, Ермаков! – с силой надавил на его плечо Мамин. – Сами перетаскаем. – Он присел к стоящему снаряду, ловко уложил его на плечо, крякнул, поднимаясь, и мелкими быстрыми шажками побежал к своему танку.
– Все! Нету больше! – крикнул сверху в открытый люк Свириденко, взлохмаченный, мокрый от пота.
В танке были Мамин и Лето. Они укладывали снаряды в специальные ниши.
Мамин глянул на механика весело, подмигнул:
– Ну, теперь держитесь, фашисты, правда, товарищ танкист?
Лето не ответил, тяжело, запаленно дыша. Мамин перебрался в заднюю часть башни, поманил механика, показал на дощатый ящик, в котором лежали плотно пригнанные толовые шашки и моток бикфордова шнура.
– Знаете, что это такое? – спросил Мамин.
– Не, – мотнул головой Лето.
– Самовзрыватель, – объяснил Мамин. – Танк наш секретный и врагу не должен достаться ни при каких обстоятельствах! Понятно?
Лето кивнул, с видимым страхом глядя на самовзрыватель.
Ермаков по-прежнему сидел на берегу, обхватив голову руками и покачиваясь из стороны в сторону в такт своей раскачивающей изнутри боли, чтобы умилостивить ее хоть немного, успокоить.
Мамин выбрался на броню и торопливо стал счищать грязь с алой звезды на башне.
– Чего, земляки, застряли? – услышал он незнакомый голос с того, западного берега.
Мамин, удивленный, повернулся.
На берегу стояли двое наших солдатиков. Оба низкорослые и неказистые, в гимнастерках без ремней и знаков отличия, оба раненые. У одного была перебинтована голова и рука, правая, у второго – только рука, тоже правая.
Мамин выпрямился, худой, грязный, в длинных, прилипших к телу трусах.
– А вы откуда? Кто такие?.. Как зовут?
– Зовут зовуткой, – отозвался первый и добавил удивленно, глядя на торчащие из воды обломанные опоры: – А здеся вроде мост был…
– Был, да сплыл. – Мамин запрыгал на одной ноге и затряс головой, выливая из уха воду.
– Чего, разбомбили? Немец разбомбил? – спросил первый.
– Сами взорвали, – ответил Мамин. – Откуда вы?
– Мы из окруженья вышли, – объяснил второй, поддерживая забинтованную руку. – Три дня идем… Поесть у вас ничего не будет?
– Мы у вас попросить хотели, – пошутил Мамин. – Ну и как там? – Он глянул за их спины, на запад.
– Да как-как? Плохо, вот как, – ответил первый. – Прет немец, нет ему преграды. Самолетами душит, танками давит. Связи нет, командиров нет, патронов нет. Одна «ура».
– Доуракались, – снизу, из воды, сказал согласно Свириденко. Он направлялся к своему, восточному берегу.
– В армию взяли, а ботинков не дали. – Первый показал на свои босые ноги.
– Все, – сказал второй.
– Что – все? – спросил Мамин, выпрямившись и уперев руки в бока.
Второй стушевался и, указав на сидящего на противоположном берегу Ермакова, спросил:
– Чего, раненый?
– Контуженый, – ответил недовольно Мамин.
– Понятно… – Второй помолчал. – А вы чего, немца ждете?
Мамин удивленно посмотрел на окруженца:
– А он что, близко уже?
Тот пожал плечами:
– А где ему пожелается, там он и будет. Он, может, вон уже где. – Окруженец показал здоровой рукой на восток. – Десант выбросит, и всё… Вы б, земляки, не сидели здеся. Вройте железяку свою и айда с нами… Немец, он шутить не станет… Поймает, звезду на пузе вырежет, и готово…
– Звезду? – удивленно спросил Мамин.
– У них каски… Пуля их наша не берет, отлетает… А наши каски как решето дырявит, – убежденно сообщил другой окруженец.
– Ладно, идите куда шли! – бросил Мамин недовольно, поглядывая на свой слушающий ненужное экипаж.
– Дело хозяйское… – обиделся первый окруженец, и они, не сговариваясь, пошли вдоль берега дальше.
– Эй! – крикнул Мамин. – Да вы здесь переходите! Здесь мелко!..
– Не, – почему-то не согласились окруженцы, – мы дальше пойдем…
И они пошли дальше.
Экипаж молча смотрел им вслед. Мамин оторвал от них взгляд и обратился к Ермакову, забыв о его временной глухоте:
– Вы с нами, Ермаков, в город пойдете, или мы доктора там поспрашиваем да сюда приведем?
Ермаков внимательно смотрел на курсанта, пытаясь понять, о чем тот его спросил, и, кажется, понял.
– Не, – заговорил он. – Немцы «ура» не кричат… Гогочут, как гуси: га-га-га, га-га-га! И автоматы свои, небольшие такие, в живот так вот упрут и сыпят. Патроны у них без счету, это правда, а «ура» они не кричат…
Мамин вернулся на берег, вытащил карту и на свободном месте изнанки ее торопливо написал свой вопрос. Ермаков прочел, улыбнулся, кривя от боли губы.
– Не, я здесь останусь, я с ним хочу разобраться. – Он указал на танк, потом посмотрел туда, куда ушли окруженцы, прибавил спокойно и уверенно: – А это самострелы… Я их перевидел теперь. Правую руку стреляют. Али мокрую тряпку намотают, али через толстую доску… Чтобы ожога не было. Самострелы… А потом рану мочой травят…
Мамин запоздало вскинулся на контуженого:
– Что же вы сразу не сказали! – и перевел тоскливый взгляд на ермаковский пулемет. Приказать контуженому отдать ему оружие Мамин не мог, потому что Ермаков не был формально членом экипажа, а попросить не решался, так как мог последовать отказ, и тогда его командирский авторитет конечно же упал бы в глазах подчиненных.