Женщины влекли Артема (закон природы), однако это не мешало ему относиться к ним очень настороженно. У него был небольшой опыт совместной жизни с однокурсницей, из которого сделан был вывод, что женщина при всей своей завлекательной прелести – не что иное, как ловушка. Хочешь не хочешь, а оказываешься втянутым мало того что в чужую жизнь со всеми ее заботами и причудами, но, главное, с гигиеническими и медицинскими проблемами.
Надо сказать, Артем уже хлебнул лиха, хотя та его первая подруга была неплохим человеком, что, как оказалось, явно недостаточно для безоблачной совместной жизни, даже и при наличии общих интересов. Что же касается тела, то оно, как ни странно, при постоянной близости (даже и в пространстве) на каком-то этапе переставало волновать, как бы исчезало вовсе или даже вызывало отторжение, а то и неприязнь. И первоначальное очарование постепенно рассеивалось как мираж.
Правда, тогда он еще был романтиком. Тайна волновала в женщине, загадка. Потом это куда-то быстро кануло, ум и душа, понятно, в ней оставались, личность, так сказать, но вот тело, тело стушевывалось в результате насморков, гастрита, зубных болей и пр. Даже летняя здоровая смуглость не могла вытравить память о зимнем, бледном, постоянно зябнущем теле. А вскоре и ум стал обременителен, потому что он был все-таки чужим и часто раздражал женской непоследовательностью и нелогичностью. Души же, как оказывалось, для совместной жизни тоже было слишком мало, да и вообще, на поверку, мало. Душа –что это? Самоотверженность в некотором роде, жертвенность, если угодно, ради другого человека. А в женщине – прежде всего ради любимого мужчины. Причем жертвенность естественная, инстинктивная, способность прощать и готовность уступать. Иначе…
Конечно, и его тело отнюдь не безупречно – Артем вполне отдавал себе в этом отчет. Оно тоже пахло, болело, испражнялось, и ничего с этим нельзя поделать.
Нет, все здесь было как-то напутано, и если в нем одно время что-то горело, то постепенно стало остывать, пока совсем не остыло, и тогда стало нестерпимо. Наверно, он действительно был эгоистом, в чем не раз упрекала его бывшая подруга. Но что от этого менялось? Что делать, если он создан таким? Преодолевать себя, постоянно прикладывать усилия, терпеть разного рода неудобства – ради чего, собственно?
Беда, что золотистость тем не менее продолжала манить, хоть он и знал: ловушка! Старался не обольщаться и, если уж шел на манок, всегда давал понять, что в его случае ни на что, кроме как на скоротечный роман и последующее приятельство, рассчитывать не приходится. Чтоб без лишних иллюзий.
Софья лежала на раскладушке, где вдвоем уже было не разместиться (хотя несколько минут назад это еще как-то получалось, даже при крупной комплекции Артема, да и Софья не была такой уж субтильной). Он сидел у нее в ногах, глубоко продавливая и без того сильно провисший брезент с тонким матрасом, и не знал, что сказать. Он был пуст, размягчен и в то же время вновь наполнен собой, а это означало, что ему больше никто не нужен. Лежащее рядом тело снова было чужим, хотя он и испытывал к нему определенную благодарность.
Но что беспокоило, так это нечто вроде страдания на плохо различимом в темноте лице женщины.
– Что с тобой? – спросил он с некоторой тревогой.
Голос Софьи, тихий и отчужденный, как ему показалось, тоже прозвучал как будто издалека: скорее всего – язва (вот оно, началось!), в последнее время боль что-то усилилась. Бывает, она ее совсем не чувствует, а бывает, что и допекает.
– Может, тебе надо принять лекарство? – спросил Артем.
– Пожалуй, – послушно согласилась Софья и приподнялась, чтобы достать со стоящего неподалеку стола таблетки. Забелело в темноте тело.
Артем придвинулся.
– Сильно болит? – заботливо спросил, видя одновременно лицо и большую обнаженную грудь женщины.
– Сильно, – подтвердила Софья и подтянула одеяло к подбородку.
– Я могу тебе чем-нибудь помочь? – спросил Артем, с трудом подавляя в себе досаду.
– Чем ты мне можешь помочь? – спросила Софья.
Он пожал плечами.
– Тогда расскажи что-нибудь, ну хотя бы про свою будущую диссертацию.
– А что диссертация… – махнул рукой Артем. Нечто вроде разочарования постигло его: пришел к женщине, а оказался у постели больной. Он уже не помнил, что пришел не просто к женщине, а к утешительнице, пришел со своей обидой.
Получалось, что он не хочет рассказывать, не хочет с ней об этом, хотя обычно любил потолковать на академические темы.
– Что так? – с некоторым упреком и даже ехидством спросила Софья, поплотнее укутываясь в одеяло.
– Не знаю, – сказал обидчиво Артем, – не хочется почему-то…
– Тогда тебе, наверно, лучше пойти к себе, – мягко сказала она.
В Артеме росла досада. А что она от него хотела? При чем здесь диссертация, в этот поздний час и после всего? Абсурд какой-то. Да и просто разговаривать почему-то в этот поздний час не хотелось. Но тут он заметил исказившую ее лицо гримасу.
– Что, так больно? – уже всерьез обеспокоенно спросил Артем.
– Да, сейчас очень, – тихо ответила Софья, и в этом «очень» Артему тоже почудился упрек, как будто она жаловалась ему на него же.
– Очень больно, – повторила она. И вдруг быстро сказала: – Боюсь, Артем, что придется просить тебя вызвать «скорую».
Она застонала. Судя по всему, дело принимало совсем другой, куда более серьезный оборот.
– Только, бога ради, поскорей! – услышал он вслед.
КАРУСЕЛЬ
Лежать было хорошо и приятно только поначалу, пока расслабленное тело наслаждалось покоем и казалось, что так можно лежать бесконечно. Именно так – не читая, не слушая музыки, а плавая в полудреме и предаваясь всяким соблазнительным видениям, то и дело вплывающим в сознание. Даже и весьма осязаемо.
Некоторое время Дима Васильев думал о том, как он вернется в Москву, в конце концов, ведь совсем недолго осталось, недельки три всего. Он приедет загорелым, окрепшим, волосы уже немного отросли. Он решал, кому же первой из знакомых девчонок позвонить. Ну, может быть, Лизке, она самая продвинутая, к тому же между ними уже наметилось, правда, не до конца. Поцелуйчики на скамейке в сквере, как раз незадолго до отъезда, и он даже порывался получить больше, клал руку на колено и гладил бедро под короткой юбкой, но, в общем-то, и все… Хотя она замирала, вздрагивала, но в последнюю секунду оттолкнула его руку и сказала, чтобы он ее не дразнил, потому что все равно здесь (она сделала упор именно на «здесь») у них ничего не получится. Это, впрочем, только еще больше воспламенило: значит, допускала все-таки, что у них может получиться, только не здесь, а раз могло, то, значит, и здесь тоже, и он усилил напор. Однако Лизка окончательно вырвалась и убежала, а ему потом часто мерещилось, что не вырвалась и не убежала, а все произошло, как ему хотелось.
Правда, Лизка, хотя и была самая реальная, выступала в его грезах вполне условно и легко заменялась на кого угодно, главное, чтобы объект был женского пола и достоин его внимания, как, например, Мэрилин Монро, которую он сумел оценить на фотографии в книжке «Звезды мирового экрана», или Клаудия Кардинале, или даже Наталья Варлей, которая ему очень нравилась в фильме «Кавказская пленница». И вообще его могло заинтересовать, как пошутил однажды Роберт, все, что движется и шевелится. Разумеется, это было преувеличением, а с Лизкой они были соседями по дому, и в этом было определенное удобство.