А потом и вовсе перестала звонить.
На свадьбе пели ангелы.
Они пели много часов подряд, пока народ веселился, а заветрившиеся губы жениха и невесты все еще сладко сливались при криках «Горько!». Все это запечатлевалось на пленку, аппарат в умелых руках увековечивал каждое мгновение зарождающегося счастья. Вид у новобрачных был слегка ошалелый, слегка утомленный, но пока еще торжественный. Кое-кто из гостей уже поклевывал носом, низко склоняясь к тарелке и едва не задевая лицом остатки деликатесов, кое-кто, забыв про «горько» и отвернувшись, спорил о политике, а кто-то азартно выделывал коленца под громкую музыку магнитофона.
Ангелы же продолжали петь сами по себе. Лучше всего, пожалуй, слышал их семилетний Федя, которого привела на свадьбу родственница невесты. Если браки совершаются на небесах, то это нормально, когда поют ангелы. Федя смотрел на жениха с невестой, чинно сидевших во главе стола и терпеливо ждавших очередного «Горько!».
Музыка из магнитофона пыталась заглушить райские голоса ангелов, но ей это не удавалось. Федя все равно слышал их, особенно когда невеста улыбалась.
Невеста была просто ослепительно красива – как бывают красивы только невесты. И ангельские голоса были такими непередаваемо чарующими, что Федя, которому никак не сиделось на одном месте (он то вскакивал, то соскальзывал под стол), к концу вечера стал задремывать.
Между тем ангелов слышал и дед невесты. Человек глубоко пожилой, под восемьдесят, он то и дело засматривался на улыбающуюся внучку, белоснежную в пышном свадебном платье, похожую на фею из сказки, и глаза его то и дело увлажнялись. Они и должны были петь, ангелы, так как его внучка была самой красивой внучкой и самой красивой невестой, ей удивительно шли фата и белое платье, и вся она просто лучилась чистотой и счастьем.
Дед с просветленной грустью думал, что вот дожил-таки до свадьбы любимой внучки, и кто знает, может, повезет увидеть и правнуков. Для него это было самое большое событие последних двадцати лет, собственно, до этого таким же самым важным событием было ее рождение, и вот теперь, надо же, свадьба, взрослая девушка, барышня, можно сказать, хотя, казалось бы, еще вчера он держал ее на руках, совсем крохотную, что-то сладко щебечущую на дитячьем своем языке.
Она и тогда была как ангелочек, маленькая, беленькая, пухленькие губки бантиком. «Дидя, а воми мя на ручи, – лопотала нежным голоском, – воми, пожальста», и он отрывался от чего угодно, чтобы подхватить, поднять высоко очаровательное созданье, прижать к себе теплое, почти невесомое тельце.
Теперь же он не мог налюбоваться ею, время от времени смахивая слезу и громко высмаркиваясь в платок, а ангелы между тем выводили какую-то небесную мелодию, отчего деду становилось так душевно, что он даже забывал выпивать и кричать «Горько!».
Ангелы красиво поют, ничего тут не скажешь. Отец жениха тоже что-то такое улавливал, но он, глядя на счастливую пару, вдруг понял, что в своей жизни был на настоящей свадьбе всего лишь раз, много лет назад, почти мальчишкой, шестнадцать, кажется, ему было. Замуж выходила его старшая сестра, в ресторане на Тверской была куча родственников и друзей, все танцевали, и он тоже, изрядно выпив – то ли по неосторожности, то ли нарочно, чтобы хоть как-то влиться в стихию праздника, потому что все было очень торжественно, разгульно, весело, он поначалу стеснялся и держался чрезвычайно скованно, а потом вдруг его разобрало, и он, удивляя родителей, лихо отплясывал с подругой сестры. Его уже несло и подругу несло, и каким-то загадочным образом отнесло аж на набережную Москвы-реки (был июнь), и они там целовались, как сумасшедшие, он впервые в жизни, по-настоящему, и стояли долго обнявшись, он еще что-то хотел, но подруга сестры не хотела, они снова целовались и просто стояли, пока над Москвой не начало розоветь, и тогда она взяла такси и уехала, а он поплелся пешком домой, и шел очень долго, чувствуя себя по уши влюбленным… А потом оказалось, что подруга сестры замужем и ему ничего не светит, и все осталось воспоминанием, но вот чтоб тогда пели ангелы, этого он, увы, не помнил.
А на своей свадьбе он был в джинсах и белой рубашке, без всякой торжественности, и будущая жена, тогда еще, понятно, тоже невеста, была в чем-то вполне обыденном: не так это было важно – свадьба. Условность, как и штамп в паспорте.
Не могла не слышать ангелов и бабушка невесты, хотя их заглушал лихорадочный стук ее собственного сердца.
Едва узнав, что внучке сделали предложение и та дала согласие, она стала волноваться и доволновалась до гипертонического криза, так это ее завело. Бабушка она была «статусно», тогда как на самом деле… Но свадьба – не так часто это бывает (как у кого, впрочем), и это гораздо важнее, чем похороны или новоселье. Кроме того, ей было ужасно приятно, что она (однако) бабушка такой красивой внучки, и потому ей тоже нужно выглядеть подобающим образом, то есть красивой и привлекательной.
По сему случаю были приобретены новое модное платье, кофточка, шиньон, и ощущение было такое, словно вовсе не внучка, а она сама выходит замуж – ну да, это ей предстояло нечто совершенно новое, неизведанное, она должна была перейти в некое иное состояние, стать дамой, годы стремительно откручивались назад, она чувствовала себя молодой, легкой, все еще было впереди…
Жених внучки – славный парень, но это, как ни крути, был действительно жених внучки, а у бабушки жениха не было, сейчас не было, дело вовсе не в женихе, а только в ней самой, в ее приподнятом настроении… А когда-то собственная свадьба ее вовсе не вдохновляла. То есть она тоже как бы вступала в новую жизнь, но вступала настороженно, с опаской и даже тоской. Она знала про себя, что любви нет, просто ей хотелось уехать из городка, где она жила с родителями, где было скучно и убого, и если бы она не покинула это место, то точно бы что-нибудь с собой сделала, так ей там не нравилось.
Юная она была совсем, глупая и о будущей семейной жизни не думала, только бы сбежать, уехать, как раз и случай подвернулся – на танцах в клубе познакомилась с лейтенантиком из стоявшей в городке воинской части. И свадьба была там же, у них в городке, а потом они уехали в Челябинск, куда сначала перевели мужа, затем в Москву. Свадьба была лишь ступенькой, за ней маячило что-то совсем другое, обещавшее в туманной перспективе, возможно, и счастье.
И что же? Теперь то, что не случилось у нее, имеется в виду счастье, готовилось у внучки. И бабушка, забыв про гипертонический криз, бокалами пила шампанское, кричала громче всех «Горько!» и что-нибудь непременно добавляла от себя к тостам других, иногда и невпопад, но это вовсе не мешало ей чувствовать себя в эпицентре, может, даже больше, чем самой невесте. Это и для нее пели ангелы, собственно, ради этого, может, все и совершается, и чье-то счастье, минуя одного, переходит к другому, и потому это общее счастье, одно на всех.
Что касается матери невесты, то она была просто оглушена пением ангелов. Белое, белое, белоснежное (в том числе и оперение), вот что она видела прежде всего, словно все покрыл пух или снег, не важно. Райская мелодия, разливавшаяся в воздухе, буквально гипнотизировала ее – сложив ладони у груди, она смотрела на счастливых молодоженов и ни о чем не думала, кроме как о том, чтобы все у молодых сложилось благополучно, чтобы… Она и сама не знала что.