— Он хотел рассказать своим произведением правду о чем-то. Не забывайте о том, что эта церковь превратится в часовню флорентийского университета. Если бы эта мозаика была завершена, под ней велись бы жаркие ученые диспуты. А если Церкви не хотелось, чтобы…
— Ну и что же, по-вашему, это за правда, которую Церковь хочет скрыть любой ценой? — прищурившись, спросил папский нунций.
— А вы что сами не знаете?
— Нет? О чем вообще идет речь? Что хотел изобразить в своей мозаике этот мастер? — спросил, обливаясь потом, кардинал.
Данте ответил не сразу.
— Возможно, мастер намеревался увековечить в мозаике членов императорского дома Гогенштауфенов.
Кардинал приоткрыл глаза и презрительно усмехнулся.
— Это глупейшее предположение — все, до чего вы додумались? И это — результат вашего расследования?.. Ну и чем бы помешали Святой Церкви изображения давно побежденных, умерших и позабытых людей?
Саркастический тон кардинала подействовал на Данте как удар бича. Ни о чем больше не задумываясь, поэт выпалил:
— Побежденных, но не забытых! А что, если мастер хотел прославить не только мертвых, но и живых?
— Каких еще живых?! Вы что спятили?!
— Вы забыли о Беатриче, пятой дочери Манфреди. Она — последняя наследница Фридриха II.
Лицо кардинала окаменело. Он выпрямился во весь рост и сверху вниз воззрился на Данте, устроившегося поудобнее в кресле и поправлявшего на себе одежду.
Кардинал утратил все свое притворное добродушие и заговорил резким пронзительным голосом:
— Никакой пятой дочери нет! У этого бастарда Манфреди было только четверо отпрысков, и все они мертвы!
— А может, все-таки есть! Что, если мастер Амброджо узнал в Риме именно это и хотел об этом сообщить?
Кардинал совсем растерялся.
— Я же говорю вам: никакой Беатриче нет!!! — завопил он.
— Возможно, вы правы, но предания порой сильнее правды. Сторонники императора вполне могли бы выдать за законную наследницу императорской короны любую девушку. Тогда Бонифацию было бы нелегко захватить власть над всей Италией!
— Это ложь!
Данте понял, что нащупал слабое место, и неумолимо продолжал:
— После поражения и гибели Манфреди при Беневенто его сыновья попали в плен. Их было четверо, но говорят, что у короля была любовница, с которой он прижил ребенка. Ей удалось бежать с императорской казной.
— Откуда вам все это известно?
— Глаза и уши есть не только у Церкви. Кроме того, я не такой дурак, как вам кажется, — процедил поэт.
Поведение кардинала Акваспарта резко изменилось. Куда исчезло его высокомерие?!
— Вы заблуждаетесь, мессир Алигьери, — миролюбивым тоном заговорил он. — Я не волновался бы по этому поводу, если бы заблуждения лица, избранного управлять городом, не могли бы повлечь за собой пагубные последствия для нашей дорогой Флоренции. Прошу вас! Не бросайте нам вызов. Поверьте в великодушие Церкви. Она с радостью примирится с вами. Бонифаций бывает очень щедр даже со своими врагами. Мы знаем, что у вас в городе не все идет гладко. Отдайтесь под наше покровительство, и вы не только вновь обретете веру ваших предков, но и получите от нас помощь в годину нужды. Ведь мы в тысячу раз богаче всех флорентийских ростовщиков, вместе взятых!
Данте сделал шаг к кардиналу с таким видом, словно собирался все-таки перерезать ему горло.
— Думаете, я ради собственных интересов продам свободу моего города? Отрекусь от истины?
— Церковь хорошо разбирается в человеческих слабостях. Ведь и Петр отрекся от Спасителя!.. Церкви не сто и не двести лет, а тысяча триста! Церковь умеет ждать. Рано или поздно вы предстанете перед нами или как блудный сын, вернувшийся в лоно Церкви, или в цепях. Такова участь всех. Не избежать ее и вам. Вы можете витать на небесах поэзии вместе с музами, но корабль вашего вдохновения скоро приплывет в долговую тюрьму…
Данте вскочил на ноги.
— О моем будущем знает лишь Господь Бог! Бонифацию не дано предсказывать судьбу. И ему не покорить Флоренцию, если мы все дружно возьмемся за оружие. Я же буду продолжать расследование и не допущу никаких покушений на нашу свободу с вашей стороны!
— Поступайте как знаете, мессир Алигьери, но вы ничего не добьетесь. Амброджо не бежал из Рима. Он не знал никакой дочери Манфреди. Его убили совсем не из-за этого! — кардинал перешел на фальцет. — Кстати, нам сообщили о танцовщице в таверне бывшего крестоносца. Она вам, кажется, нравится. Нетрудно догадаться, чем вам так приглянулась эта блудница! Но не питайте поэтических иллюзий на ее счет. Она — сосуд греха. В его мерзости легко утонуть!..
Данте спустился по лестнице, не обращая внимания на толпу народа, по-прежнему рвавшегося вверх по ступенькам. Поэт прокладывал себе дорогу вниз такими яростными ударами, тычками и пинками, словно у него над головой витали Фурии или рядом с ним гарцевали четверо всадников Апокалипсиса. От напряжения у него болело все тело. Ему чудился свист стрелы, летящей из арбалета ему в спину. Лишь оказавшись на улице, он стал понемногу успокаиваться.
Данте ожидала шеренга его эскорта. Поэт раздраженно покосился на этих бездельников, которые хохотали, перемигивались и заигрывали со служанками, и даже пожалел, что вознамерился продемонстрировать кардиналу силу, на которую, в сущности, не мог положиться.
Рявкнув стражникам, что они могут быть свободны, поэт подумал, что прекрасно обошелся бы и без них. Теперь же его ожидали тайные дела, и вооруженная стража, привлекавшая к нему внимание прохожих, была совершенно ни к чему. Данте быстро завернул в боковую улицу и огляделся по сторонам. Он покинул резиденцию папского нунция в такой ярости, что вполне мог не заметить шпиона, посланного кардиналом. Осмотрев ближайших прохожих, Данте не заметил в их лицах и поведении ничего подозрительного и быстро зашагал вдоль фасадов домов. Склонив голову на грудь он размышлял о том, что только что произошло.
Акваспарта все отрицал. А ведь он прибыл во Флоренцию почти сразу после приезда мастера Амброджо! Что это? Совпадение?
В спешке покидая Рим, Амброджо мог проговориться о том, куда едет и что собирается сделать. И по его следу, как волки, бросились люди Бонифация?
Данте старался не выделяться среди прохожих, но с его регалиями это было практически невозможно.
— Кусок полотна! Любой! — рявкнул он на торговца возле лотка с тканями.
Испуганный тоном и одеянием Данте торговец поспешил предложить ему кусок алого шелка, еще пахнущий краской. Казалось, он даже не ждал денег, которые поэт швырнул ему на лоток, прежде чем поспешно удалиться.
Зайдя за угол, Данте снял с головы берет и завернул его в ткань вместе с золотой булавой. Зажав сверток под мышкой, он пошел дальше с непокрытой головой. Нещадно палило солнце. Поэт не прошел и ста шагов, когда внезапно почувствовал слабость и головокружение и прислонился к стене.