– Ну, что же, ты убедился теперь, что, настаивая на предоставлении Квятковскому поста директора, я поступил в твоих интересах? Видишь, он и работник хороший, и хороший товарищ…
Я угрюмо молчал: я уже понял, к чему клонится речь. Я и тут не ошибся. Мое молчание сразу же вывело его из себя:
– Право, на тебя ничем не угодишь, – с раздражением сказал он. – А, между тем, Квятковский относится к тебе так тепло и хорошо… Вот еще вчера он был у нас… Меня удивляет и Любу также, что ты совсем почти не бываешь у нас последнее время… и он так тепло о тебе говорил…
– Слушай, Леонид, – не выдержал я, – оставим эти комедию… право, наша старая дружба выше того, чтобы нам вести какие-нибудь дипломатические разговоры… Говори прямо, к чему ты гнешь. Это будет порядочнее… тем более, что я догадываюсь уже, в чем дело… Только имей в виду, что для меня Квятковский человек, вполне выяснившийся, и я не изменю своего мнения в лучшую сторону и твердо стою на своем, что это просто большой выжига, и что он со временем выроет тебе могилу, как роет теперь мне… и по-видимому, небезуспешно (Кстати, скажу о дальнейшей судьбе Квятковского, из чего видно, что я оказался пророком. Это было, впрочем, не трудно. Спустя года полтора после моего ухода с советской службы, его заманили в Москву под предлогом повысить его. Там он был арестован и ему инкриминировали массу всякого рода мошенничеств. Путаясь и стараясь обелиться, он стал валить на Красина всякие мерзости, стараясь его утопить и тем реабилитировать себя и спастись от расстрела. В мировой печати много говорилось о его деле и даже появилось известие, затем опровергнутое, о его расстреле. Но правды в деле Квятковского никто не знает, и я в том числе. Правда была бы желательна, ибо она открыла бы точно, что представлял собою этот советский герой. – Автор.)…
– Ну, знаешь ли, я терпеть не могу «Божьей милостью» пророков и пророчеств и кликушества, – резко парировал он меня. – Если у тебя есть факты, пожалуйста, изложи их. А эти загадочные вещания мне не интересны…
– Я больше ничего не скажу ни о нем, ни о Клышко, – прервал я его, – и освобожу тебя от моего «кликушества»… Оставайся себе с твоими друзьями… Но, конечно, не говори мне о их дружбе и теплом отношении ко мне, – меня это просто оскорбляет… Ну, а теперь скажи мне, к чему ты затеял весь этот разговор?
– Да видишь ли, с тобой теперь так трудно стало говорить, – ответил он, смягчая тон и стараясь придать ему характер дружеской конфиденции, – ты стал такой неуютный, Жоржик, право… Но ты, в сущности, прав. Видишь ли, мне уже давно кажется, что в конструкции нашего правления есть большая брешь… как бы сказать… – запнулся он.
– Да нечего искать, как бы сказать, – перебил я его, – надо просто сказать… Вот: брешь эта состоит в том, что у нас, как и говорит мне Квятковский чуть не каждый день, нет председателя и директора-распорядителя… и уж добавлю от себя, что обе эти должности надо возложить на Квятковского… Так ведь?
– Да, вот именно, вот об этом то я и хотел с тобой поговорить, – подхватил Красин, по-видимому, с облегчением, что я дал ему выход. – Именно, об этом… Конечно, единственным серьезным кандидатом я считаю тебя… – опять запнулся он, и мне пришлось снова придти к нему на помощь:
– Не стоит, голубчик, золотить пилюлю, – сказал я. – Жарь спокойно дальше: но ко мне, дескать, в центре создалось такое одиозное отношение, что ты даже не решишься заикнуться о моей кандидатуре, а потому-де приходится остановиться на Квятковском. Так?
– Да, приблизительно так, – подтвердилонупавшим голосом.
– Ну, а теперь я скажу тебе два слова, – продолжал я. – Все будет так, как ты говоришь. Но только помни одно – я всеми силами ума и сердца протестую против этого решения и отмечу мое мнение прямо в лоб, когда на общем собрании ты проведешьэту гнусность… О, не по отношению ко мне, а по отношению к делу, ибо ты решил пустить грязного козла в огород. Но тебе лично я заявляю, и запомни это раз навсегда, что я отношусь к этой кандидатуре с омерзением, ибо этот козел пожрет все овощи в огороде и всюду провоняет… Я кончил, будущее покажет, прав ли я… Что касается меня лично, я давно уже решил, никого не посвящая в мое решение, что я всем вам не ко двору, и я уйду из «Аркоса» при первойжевозможности…
Через два-три дня после этого состоялось общее собрание «Аркоса» (конечно, эти собрания «акционеров» были чистой комедией), на котором Красин и предложил ввести в состав администрации «Аркоса» должности председателя правления и директора – распорядителя. Все, кроме меня, конечно, голосовали «за» поднятием рук…
– А ты, Георгий Александрович? – спросил Красин. – Ты случайно не поднял руки?
– Нет, вполне сознательно…
Далее Красин предложил избрать на обе должности Квятковского. Я опять вотировал против. И в тот же день после собрания Квятковский пришел ко мне. Он старался говорить со мной дружески, его-де очень огорчает мой вотум, он-де так дорожит моим мнением и пр. пр. пр.
– Бросьте эти ненужные разговоры и комплименты, – спокойно, но с чувством гадливости сказал я, – мне все эти штуки – фокусы надоели и неинтересны… Вы добились своего, о чем же тут говорить?…
Окрыленный выборами, он с первого же дня начал уже совсем беззастенчиво продолжать свою кампанию, стараясь довести роль директоров до полного ничтожества. Он выбрал себе отделы самые «питательные», как, например, коммерческий, во главе которого был поставлен его друг Винокуров, начавший хапать направо и налево. Словом началась форменная и наглая «гуковщина».
Квятковский, в качестве директора – распорядителя стал вести лично все переговоры о кредитах, и с поставщиками… Пользуясь своим влиянием и все больше и теснее сближаясь с Красиным и Клышко, он, сперва несколько стесняясь, а затем уже совершенно нагло и открыто, стал выживать меня, отбирая у меня одно дело за другим.
Но особенно он старался отобрать у меня руководство приемочным отделом. Однако, тут уж я открыто показал зубы и твердо заявил, что этого отдела, в сущности, контролировавшего все закупки, в какой бы области они ни принадлежали, я не уступлю. Аргументировал я свой отказ чисто формально: мне поручил этот отдел Красин, состоявший самым главным акционером «Аркоса» (если не ошибаюсь, он номинально владел чуть ли не 95 % всех акций), он утвердил создание этого отдела, как говорил Клышко, «в порядке декрета» и возложил на меня ведение им, и я считаю, что лишь в таком порядке я могу быть лишен ведения этим отделом. Красин в данном случае поддерживал меня. Но злоба против этого отдела, где царил я, все росла и росла, ибо самым своим существованием он ставил вечные препятствия возможности поставщику сговориться с заведующим тем или иным закупочным отделом. Неоднократно Квятковский довольно откровенно, хотя и не прямо, предлагал прекратить всякого рода гонения на меня, если я только откажусь от этого отдела в его пользу…
– Помилуйте, Георгий Александрович, – едва сдерживаясь, чтобы не ругаться, говорил он, – ведь такой важный отдел, как отдел приемок, который, в сущности, является контрольным для всех закупок и даже для экспортных товаров, которые он тоже ревизует, должен находиться в руках директора – распорядителя. А раз он у вас, так в этой части, в сущности, вы являетесь директором – распорядителем, а не я. Ведь положение об этом отделе вами же составленное, дает вам в руки громадное оружие… Вам следовало бы уступить его мне…