– Если сможешь, – повторила слова наставника Гаота.
– И это тоже верно, – согласился Юайс. – Но вот это плетение – это ворожба, которая мне пока непонятна. Поэтому я хотел бы иметь возможность при необходимости ее разорвать. Понимаешь?
– Пока нет, – призналась Гаота.
– Тогда бери свой меч и, – Юайс выложил на стол тонкий и гладкий камень, – правь его.
– Но я не тупила меч! – удивилась Гаота. – На нем ни одной зазубрины!
– Пайсине еще учить и учить тебя, – рассмеялся Юайс. – Твой меч – это ты сама. Ты можешь не прикасаться к лезвию или натирать его не камнем, а полировать тем же луговым хвощом, но поправляя его, ты поправляешь себя. Ты просыпалась ночью каждые полчаса. Посмотри на свои ладони. А знаешь, как ты улыбаешься?
– Как? – надула губы Гаота.
– Так, словно собираешься зарыдать, – сказал Юайс. – Бери камень. И не волнуйся. Здесь мы укрыты, на удивление хорошо укрыты, и во всяком случае до явления нашим врагам не до нас. А потом… А потом посмотрим. К тому же я могу тебя уверить, что со мною ничего не случится сегодня ночью. Испытание выпадает не простое, но и не самое сложное.
Ворота заднего двора трактира заскрипели, и между створок просунул голову Тьюв. В руках у него была огромная корзина, наполненная мотками смоленой бечевы. На плече лежала начатая сеть.
– Надеюсь, ты это не украл? – поинтересовался Юайс.
– Не украл, – с явным разочарованием ответил Тьюв. – Хотя мог. И сохранил бы для господина защитника десяток медяков. Все, что я себе позволил сегодня, это позавтракать за счет господина защитника и открыть вот эти воротца, не имея от них ключа.
Старик Аол, забыв о скребке, и впрямь заторопился к воротам.
– Не называй меня господином защитником, – попросил Юайс. – Во-первых, у меня есть имя, а во-вторых, в тройке я едва неделю и вскоре снова стану не защитником, а самим собой.
– Я не знаю, в какой господин защитник состоит тройке, но в моей жизни он самый настоящий защитник, – твердо сказал Тьюв. – Вот, посмотри. Я еще не забыл, как плести сети. Думал, что забыл, но пальцы помнят. Наверное, я б и башмак сумел сшить. Надо попробовать.
– Попробуешь, – сказал Юайс. – Но не теперь.
Он ощупал сетку, подергал ее, потянул, пытаясь разорвать.
– Пойдет. Нужно сплести четыре куска. Каждый – четыре локтя на шесть. И к ним еще пару крепких веревок. Каждую – локтей по двадцать. Хватит бечевы?
– Не хватит, так еще схожу, – почесал затылок Тьюв. – А времени у меня много?
– До темноты, – сказал Юайс.
– Тогда успею, – расплылся в улыбке Тьюв, подскочил к столу, наклонил кувшин над кубком, хлебнул вина и твердо сказал: – Даже раньше закончу.
Сказал, отошел подальше от навеса, к забору, выбрал место посветлее, перевернул пустую кадушку, уселся и тут же принялся за работу. Амадан не замедлил подбежать к Тьюву, уселся рядом и радостно пустил слюни.
– Помнишь? – спросила шепотом Гаота. – Помнишь, тогда, у Крафти? Когда мы уходили, он сказал тебе: «Храни и сохранишься на сохраненном». А ты ответил: «Сохраняю и сохраняюсь». Вчера ты сказал то же самое. Или почти то же самое. Над телом Крафти.
– У тебя тонкий слух, – удивился Юайс и проговорил: – Я сказал ему, что сохранивший сохраняет себя даже в посмертии, поскольку неумолим.
– Что это значит? – не поняла Гаота.
– То и значит, – вздохнул Юайс. – Если бы я не вытащил Крафти, он остался бы жив. Получается, что я собственной волей отмерил, кому жить, а кому умереть.
– Разве ты знал, что его убьют? – спросила Гаота.
– Знал, что могли убить, – ответил Юайс. – Так же, как и каждого из нас. Поэтому держись поближе ко мне. Я чувствую опасность.
– Я помню, – кивнула Гаота. – Я тоже чувствую опасность. Тогда, когда стрела влетела в комнату Крафти, я пригнулась.
– Я видел, – усмехнулся Юайс. – Но она все равно не зацепила бы тебя. Иначе тебе пришлось бы испытать пинок в спину.
– Наверное, это очень приятно, – скривила губы Гаота и повторила: – Что это значит? Сказанное тобой…
– То, что он был смел, стоек и добр, – проговорил Юайс. – И, смею надеяться, что у престола всевышнего ему не придется в чем-то оправдываться или краснеть. Поэтому – сохранивший сохраняет себя даже в посмертии, поскольку неумолим.
– Но ведь эти фразы… – Гаота наморщила лоб. – Вы обменялись еще тогда ими с Крафти, как будто приоткрыли друг другу завесу тайны!
Юайс молчал некоторое время. Даже отодвинул кольчужку. Потом посмотрел на Гаоту и произнес чуть слышно:
– Я все слышу. Все, что ты спрашиваешь. И если я не отвечаю, это не значит, что я не слышу. Да, мы посланы сюда. Не Священным Двором, или не только Священным Двором. И не Брайдемом. И не всем Приютом Окаянных. То есть не только ими. Но я не могу об этом говорить. Я могу многое тебе рассказать о том, что такое Черный Круг. Об Очаге. О Скотном Дворе. О Храмах и орденах. О королях и королевствах. Я что-то знаю о каждом из слуг Дайреда и о его трех тенях, но я не могу говорить о том, кто нас сюда послал. Могу лишь обещать, что за нами те, кто хочет покоя и мира нашей земле. И добавить еще одно – без собственного желания никто не участвует в этой битве. Так что считай, что я здесь по своей воле.
– И ты хранитель? – затаила дыхание Гаота.
– Я странствующий хранитель, – кивнул Юайс. – Есть еще те, кто оседает на месте. Либо они стары, либо то, что они сохраняют, заставляет их пустить корни. Таким хранителем был Крафти. Поверь мне, в этом городе есть то, что нужно сохранять. Но Крафти был не один. Надеюсь, ты поняла это вчера.
– В Граброке на самом деле прячется сердце Талэма? – расширила глаза Гаота.
– Вряд ли прячется, – улыбнулся Юайс. – К тому же хранители есть почти в каждом городе. Иногда их роль – уже в том, чтобы дать кров тому, кому он нужен. Иногда хранитель доживает до старости, ни разу не применив свою силу, но он все равно остается хранителем. А сердце Талэма… Скорее всего, оно витает в воздухе. Осыпается с деревьев желтой листвой. Засыпает в земле корнями травы. Но если даже и хлопает глазами, вот как ты теперь, то, наверное, не знает о том, что оно сердце Талэма. И вот что самое странное. – Юайс задумался. – Враг в самом деле тоже чувствует присутствие сердца. И он стремится туда, где оно бьется. Знаешь, иногда я сталкиваюсь с мудрецами. Это не значит, что обычно вокруг меня дураки, но порой я чувствую себя мальчишкой перед чужой мудростью. Мудрецы считают, что стремление грязи к чистоте не нужно объяснять только тем, что умаление сердца Талэма позволит биться в чужой земле сердцу ее захватчика в полную силу. Нет, иногда все объясняется проще. Ты видела, как всплывает болотный газ? Он отрывается от гнилого дна и пузырем подымается вверх, чтобы лопнуть на поверхности болота. Так что, возможно, это всего лишь естественный порядок вещей. Нигде больше явление и не могло состояться. Только здесь. И поэтому – мы здесь.