– Поймёшь ещё.
Побежал под колёса Енисейский тракт, понеслись поля, потом лесочки и леса, начались небольшие подъёмы с ледком и песчаной крошкой. В лесу, как всегда, было больше снега.
– Слушай, а мне ведь тачка нужна будет, – мечтательно говорил Андрюха.
– Я надеюсь, с норма…
– Естественно, брат, за руль не бойся. Я их в Москве все наперечёт знал… Там даже свои любители есть. Но ничего не понимают – литраж какой-то обсуждают… Мы поедем во Владивосток, да? Когда денег заработаем?
– Да тут и на месте сейчас можно. Оно даже лучше – и дешевле, и без головняков. Не распил, не конструктор, а ценник меньше, чем в Приморье. Короче, наши парни новую тему надыбали, называется: настоящий японский автомобиль на переселенца.
– Да ты чо? Как это?
– Ну, в Киргизии, короче, пошлина какая-то маленькая, а у киргизов, которые здесь живут переселенцами – ну, есть такой… ну, как сказать… ну, этот…
– Статус.
– Ну да. В паспорте, что ли, какая-то отметка… Короче, у кого она есть – у них право бесплатно сюда барахло своё притащить. Например, машину. Понял?
– Не-а.
– И не корч какой-нибудь – тачечка с аука, таможня Кырск, всё честнок, при тебе оформляют, номера сразу – в модной рамочке салонской, ещё и мастикой кузов надраят бесплатно, если захочешь. Ставят сначала на переселенца, а он тут же с тобой договор купли-продажи заключает. Прямо киргизку такую тащут к окошку: «Где Наргиза Кульбаева?» – «Тута она». – «Паспорт давай!» Она даёт. «Расписывайся!» Она расписывается. Стоит как тумба, фары вообще не врубает и по-русски ни бум-бум. Я угорел. А лавандос отдаёшь прямо в тачке – у пацанов такая машинка специальная карманная считательная – бумажки сама считает: ш-р-р-р-р! Так стайкой и перелетели. Как воробышки. Ну, не черти ли?! А?
– Черти! Смотри, чо удумали! Русский Ванька ни хрена не дремлет! А как её с Японии-то везут?
– Контейнером по морю в Китай, потом до Бишкека точно не знаю как, по жэдэ скорее всего, а оттуда на киргизских транзитах самогоном до Новосиба. Ну и сюда, понятно. Три тыщи кэмэ, и дома. Я видел, они стояли оформлялись на Рязанской – «сафарь», два «сурфа», «прадик» и «хорёк» чёрный. «Сафарь» начальнику милиции в Ангарск шёл.
– Вот это тема!
– Для кино! – Женя толкнул Андрюху локтем.
– А чо! Мы ещё поговорим…
Андрюха помолчал, как-то поёрзал напряжённо, а потом сказал другим голосом:
– Тут новости.
– Чо такое? – насторожился Женя.
– Короче, я «нeрусю» носопырку своротил!
– Да-ты-чо? И как носопырка?
– Б-е-э-э, – брезгливо протянул Андрюха. – Соплей много… и… ты только на меня не волоки… Не знаю… ты в курсях, что к нему Машка вернулась?
– ДА. ТЫ. ЧО! – ахнул Женя. – После этого?
– Ну.
– Ну, спаси-и-ибо, брат, помог… То-то она трубку не берёт. Теперь понятно.
– Кстати, они в Каннах что-то там получили за наш фильм, какой-то приз дополнительный.
– Да-ты-ччо! Это, наверно, за то, что в Сибири к «религиозным праздникам плохо относятся».
Женину голову как раскалённым обручем взяло. Он отрывисто выдохнул и замолчал. Потом с ходу заговорил:
– Понимаешь, я же думал… я все мозги продумал, пока с Приморья ехал. Да. Понятно, что с Машкой – всё. Никак. Ць, – он безвыходно пожал плечами и повёл левой рукой. – Но она вот здесь, – он похлопал себя по грудине. – До конца, понимаешь. Ничего не сделаешь. Пришлась – трудно, крепко, но по месту. Она уже часть меня. Женщины это почему-то лучше нас понимают. Может, я себя уговариваю, но я подумал, что если б она стала такой, как мне бы хотелось, то я бы её в ту же секунду разлюбил. Потому что в ней бы пропало главное – умение быть недосягаемой, чтоб ты каждый день за неё бился. И с собой, и с ней. А это, оказывается, тебе… ещё нужней, чем ей.
Что она к нему вернулась – это… даже слова не могу подобрать. Обидно, дико… Тем более что это её решение, хотя я её и подвёл к нему своими руками – но всё равно. Аж раздирает! Но это гордыня, и я понимаю, а раз понимаю – значит, ужe лечится… и знаешь, мне как-то даже спокойней, что это Гришка. Понятно всё, по крайней мере. А если б она в кого влюбилась! Я спятил бы! Так что, может, оно всё хорошо и правильно. И что ты с Гришкой обрубил – тоже правильно. Братан, неужели ты не понял – нам же их неспроста подсунули.
– Для испытания, типа.
– Ну. И мы прошли его и вот вместе едем в город Енисейск. Ты не рад разве?
– Рад. Ты чо – не видишь?
– Ну, вижу вроде… А я… я же до сих пор её словами думаю… Ты не представляешь, как меня она изменила, я с такой плотностью, с такой скоростью не жил никогда. Меня аж в кресло вдавило. И я другой уже. Да я ей по гроб жизни благодарен – за всё. За счастье, которого уже не будет… – я тебе говорю. Потому что это было… не знаю… полёт какой-то… одноразовый. Такие расстояния. Не-а, – сказал Женя резко и уверенно. – Без неё ничего бы не было. Ты же чувствуешь – и у меня, и у тебя, как лопатой, целый кусок жизни отвалило.
– Ну, и что делать-то? Я как начинаю вспоминать всю эту подлость… так аж…
– А я тебе скажу.
– Ну, говори.
– Обожди.
– Почему.
– Ну подожди.
– Чтo за тайны? – Андрей пожал плечами.
Машина проходила поворот перед спуском. За обочиной у берёзок стоял свежий деревянный крест. Женя остановился:
– Пойдём. Я тебе не сказал. Это Вэдя.
Постояли молча рядом с крестом, на котором косо висел припорошенный венок. Проносились машины с каким-то особенно дальнобойным гулом, эховым раскатом. Женя поправил венок, отряхнул старые цветы от снега и, добавив свои, положил на место.
– Что случилось-то? – спросил Андрюха, когда снова поехали, словно боясь произносить слова в присутствии этого недвижного креста. Или слова тоже требовали хода, подпитки от генератора, разрядившись перед лицом горя.
– «Камаз» поймал. Андрей покачал головой. Помолчали. Потом Андрей спросил: 400 – Так что ты сказать хотел?
– Ну да. Мы с Вэдей раз грузили на жэдэ-вокзале снегоходы в ящиках. Я в кузове стою «воровайки», а он стрелой рулит. Последний ящик крутится, тяжеленный такой, то так не встаёт, то эдак, то углом зацепится, то в борт навалится, аж кузов ходит. И качается, и вертится, как зараза. А Вэдя тогда как рявкнет: «Успокой груз!» Понял? Успокой груз. Это очень важно, понимаешь? Груз – он твой, он уже на стропах – никуда не денешь. Но пусть он повиснет спокойно. А ты поймёшь. Зачем он тебе даден. На стреле тоже не дураки сидят. А ты всё: «Мя-яйна-мя-яйна»… – гнусаво передразнил кого-то Женя. – Груз – он штука такая – его как поставишь. Можно так, что елозить будет да перемнёт всё в округе, а можно определить по месту, с заботой – и как влитой встанет. Здесь не столько вес губит, сколько тряска. В жизни же всякого наслучается… Дак ты поставь, чтоб душу не тёрло, и езжай, куда хошь. Вес – он такой… Сорвёт – убьёт, а добром раскрепишь – только опоры добавит, а может, и чо болтучее ещё и удавит.