Я пожал плечами.
– Григорий Распутин. Знаменитый сибирский старец!
– Мама, вы совсем утомили гостя. Дайте ему хоть перед чаем передохнуть. А заодно проводите меня.
Извинившись, Григорий встал из‑за стола и сказал, что он спешит к жене и детям. После этих слов я почувствовал к нему еще большую симпатию. От кузена еще можно было ожидать подвоха, а женатый – не соперник Анна Ефимовна стала собирать гостинцы внукам, Нина унесла на кухню грязную посуду. Полина хотела ей помочи с чаем, но та отказалась и велела ей заниматься гостем, то есть мной.
– А хотите, я покажу вам нашу комнату? – спросила меня Полина.
Я согласно кивнул головой.
Далеко идти не пришлось, обитель моего ангела располагалась тоже на первом этаже, прямо за стеной столовой. Комната была просторной. Хотя окно в ней было всего одно, прямо напротив двери. Перед ним стоял большой стол с приставленным к нему стулом, еще два таких же стула по бокам отделяли стол от кроватей.
– Я сплю справа, а Нина – слева, – пояснила Полина.
– А я и сам догадался, – тихо сказал я.
– И как же?
Я показал на городской пейзаж с надписью «Иркутскъ», висевший над ее кроватью. Она заулыбалась.
Стены у изголовий и вдоль кроватей были обиты кошмой, чтобы не дуло. Выше висели написанные маслом летние пейзажи и многочисленные фотографические карточки друзей, а также две балалайки и гитара.
– Вы играете? – спросил я.
– Да. И пою немного.
– А что именно?
– Романсы. А раньше вместе с Ниной пела в церковном хоре. Мне там так нравилось. Я хотела бы снова петь на клиросе [74] . Вот зову Нину, а она упрямится. С одной стороны, ей тоже очень хочется, а с другой – опасается, как это воспримут коллеги в Управлении железной дороги. А вдруг начнут подсмеиваться?
– Желания надо исполнять без оглядки на чужое мнение. На свете есть не только хорошие люди, но и дурные, которые отнюдь не желают вам добра. И если вы их будете слушать, то никогда не станете счастливы. Я всегда больше жалел о том, чего не сделал, нежели о том, что сделал. Как тогда на бульваре, когда прошел мимо вас. Если бы вы знали, как я корил себя за это!
– Мне вначале показалось, что вы не узнали меня. Ведь столько времени прошло! Но когда вы так сухо со мной раскланялись, подумала, что зазнались и не хотите продолжать наше знакомство. Значит, вы тоже думали обо мне?
– Да. Собственно, из‑за вас я и вернулся в Томск. И был очень расстроен, когда узнал, что вы уехали.
Она вскинула на меня глаза и прошептала:
– Я тоже часто вас вспоминала. Ведь вы мой спаситель. Какое счастье, что матушка настояла на моем возвращении сюда! Иначе мы бы не встретились. Как на медицинский факультет университета разрешили прием сибирячек христианского происхождения, она велела мне ехать учиться. А тут с дядей Сашей такое несчастье! У Андреевых самих денег нет, да еще приживалка объявилась. Тетя Аня хоть и мамина сестра, но дядя Саша для меня ближе. Боюсь, что я здесь не задержусь. Придется возвращаться в Иркутск и ждать, когда там откроют университет.
– Не придется. Я вас не отпущу.
– И по какому такому праву вы начинаете указывать мне? – искренне возмутилась Полина.
Язык одеревенел у меня во рту. Не хватало, чтобы я снова лишился речи. Надо было решаться. Сейчас или никогда! Я сделал невероятное усилие и буквально по слогам, внятно и четко, словно докладывал командиру, произнес:
– Полина Викторовна, я прошу вашей руки. Я люблю вас. Будьте моей женой.
Предложение застало ее врасплох.
– Но вы совсем не знаете меня…
– Я вас знаю почти восемь лет.
– Но та детская встреча не считается. Это было случайное знакомство.
– Нами всеми управляет провидение.
– Я из бедной семьи. По сравнению с нами Андреевы – богачи. За мной не будет приданого.
– Зато я богат.
– У меня нет отца. Одна больная мама…
– А я вообще сирота. Ваша матушка будет и моей тоже.
Она не сдавалась:
– Но и я вас не знаю. Вот вам, например, какой романс больше нравится?
– «Утро туманное, утро седое…».
– А мне «Отцвели уж давно хризантемы в саду». Уже наши вкусы расходятся. А какой ваш любимый поэт?
– Пушкин.
Она замешкалась.
– Ну, положим, я тоже больше всех люблю Пушкина. Но он же признанный гений. А из современных?
– Александр Блок и Николай Гумилёв.
– Как? Они же такие разные! Гений и ремесленник. И притом монархист!
– Мне иногда самому кажется, что во мне живут два человека. Порой я ощущаю себя таким радикалом и хочу переустроить всю жизнь заново, а иногда становлюсь махровым консерватором, страшно боюсь сделать выбор и с удовольствием бы переложил это бремя на кого-нибудь. И Гумилёв такой же не однозначный. Это предельно искренний поэт, любящий мир и верящий в Бога. Что уже показательно в наш безбожный век. А в революции он опасается сопряженного с ней зла и варварства.
– А мне все равно больше нравится Ахматова. Поэтому ничего у нас с вами не получится. Я вас буду мучить, как Ахматова Гумилёва [75] , и вы сбежите от меня в Африку или в Минусинск, как дядя Саша.
– Никуда я от вас не сбегу.
– А давайте проверим! – неожиданно предложила она и подошла к книжной полке. – Если вы верите в судьбу, то эта игра должна вам понравиться.
Она сняла книгу с полки.
– Это ваш любимый Блок. Назовите страницу и строку.
– Страница тридцатая.
– А строка?
– Первая.
Полина побледнела.
– Надо же, словно кто-то подслушал наш с вами разговор.
– И что там? – меня заинтересовала ее реакция.
– «Девушка пела в церковном хоре».
– Да, любопытное совпадение, – согласился я. – А давайте еще раз. Страница сорок один. Строка первая.
– «О жизни, догоревшей в хоре…» – прочитала дрожащим голосом Полина. – Какой ужас! И тут хор, и жизнь догоревшая.
Я попросил у нее книгу и дочитал четверостишие до конца:
– О жизни, догоревшей в хоре