– Черт возьми, Хорри, я ненавижу танцы! – возразил он. – Вокруг тебя увивается куча молодых повес, готовых на все ради возможности пригласить тебя на танец. Чума и мор, для чего я тебе понадобился?
Но по причинам, ведомым только ей самой, именно он оказался нужен Горации. Предупредив сестру, что никоим образом не намерен скакать козлом вечер напролет и что, скорее всего, закончит тем, что засядет в игорной зале, виконт сдался. Горация честно заявила, что не имеет ничего против, чтобы он играл в карты: она не сомневалась, что и без него не останется без партнеров. Знай виконт о том, какого именно партнера она имеет в виду, он, пожалуй, не уступил бы ей с такой легкостью.
Как бы там ни было, он сопроводил обеих сестер на Кингз-стрит и выполнил свой долг, к вящему собственному удовлетворению, пригласив Горацию на первый менуэт, которым открывался бал, после чего станцевал контрданс с Шарлоттой. Засим, видя, что сестры благополучно оказались в окружении привычного двора Горации, он удалился на поиски освежающих напитков. Не то чтобы он рассчитывал получить удовольствие от посещения игорной залы – гвоздем программы были танцы, а отнюдь не карты, вследствие чего ставки будут невысокими, а компания за столом, скорее всего, не слишком опытной. Однако сразу же по прибытии он разглядел в толпе своего друга Джеффри Кингстона и потому не сомневался, что мистер Кингстон будет счастлив перекинуться с ним в пикет.
Лишь спустя некоторое время в бальной зале все-таки появился Роберт Летбридж, выглядевший элегантно и привлекательно в костюме из голубого атласа, и мисс Уинвуд, заметив его, сразу же узнала в нем того угрюмого джентльмена, который присоединился к ним в театре «Эстлиз». Когда наконец он подошел к Горации и мисс Уинвуд обнаружила, в каких дружеских, если не сказать интимных, отношениях он пребывает с сестрой, ее мгновенно охватили самые черные подозрения. Она испугалась, что фривольность Горации уже не ограничивается экстравагантным платьем, огромный обруч которого и ворох лент и кружев вызвали у нее стойкую неприязнь. Она попыталась взглядом выразить Горации свое неодобрение в то самое мгновение, когда сестра отправлялась с Летбриджем на второй танец подряд, опираясь на его руку.
Горация предпочла проигнорировать этот взгляд, хотя он и не остался незамеченным бароном, который сказал, выразительно приподняв брови:
– Чем я провинился перед вашей сестрой? Она смотрит на меня с явным неодобрением.
– В‑видите ли, – совершенно серьезно ответила Горация, – это было невежливо с вашей стороны не п‑пригласить ее сейчас на танец.
– Но я никогда не танцую, – сообщил Летбридж, кружа ее под музыку.
– Глупый! Сейчас вы танцуете, – укорила его Горация.
– Да, с вами, – ответил он. – Это совсем другое дело.
Движения танца разделили их, но не раньше, чем Летбридж с удовлетворением отметил, что на щеках Горации выступил жаркий румянец.
Она явно не выглядела недовольной. Летбридж действительно почти не танцевал, и она знала об этом. Горация поймала несколько завистливых взглядов, провожавших ее в танце. Она была еще слишком молода, чтобы не ощутить торжества. Рул, конечно, мог предпочитать зрелую красоту Каролины Мэссей, но миледи Рул покажет ему и всему свету, что и сама способна завоевать ценный приз. Помимо простой симпатии, которую она, несомненно, питала к Летбриджу, он идеально подходил для ее замысла. Легкие победы над мистером Дашвудом или молодым Поммероем для этой цели не годились совершенно. Летбридж, с его подпорченной репутацией, едва уловимым высокомерием и предположительно каменным сердцем, был тем самым пленником, обладанием которым можно было бы гордиться. А если Рулу это не понравится – что ж, тем лучше!
Летбридж, прекрасно осведомленный о столь коварных планах, разыгрывал свою партию с большим искусством. Он был слишком умен для того, чтобы выказывать пыл, который, в чем он не сомневался, лишь отпугнет Горацию, и потому обращался с нею с восхищением, изрядно приправленным насмешкой, причиняя ей неизъяснимые страдания. Он неизменно вел себя как человек, умудренный жизненным опытом; откровенно дразнил, отказываясь играть с нею в карты; истязал ее добрую половину вечера, делая вид, что не замечает, посвящая все внимание какой-нибудь благодарной леди.
Когда они сблизились вновь, он произнес со своей обезоруживающей внезапностью:
– Миледи, мушка!
Палец ее невольно коснулся черного пятнышка в уголке глаза.
– Ч‑что с нею не так, сэр?
– Ничего, – сказал он, качая головой. – Но только не «убийственная», умоляю вас. Так не пойдет.
Глаза графини озорно блеснули, и, вновь готовясь разойтись, она обронила через плечо:
– Какая же тогда?
– «Кокетливая», – ответил Летбридж.
Когда танец закончился и она собралась присоединиться к Шарлотте и сэру Роланду, он взял ее под руку и направился к комнате, в которой подавали освежающие напитки.
– Поммерой вас забавляет? Меня – нет.
– Нет, но с ним Шарлотта, и она может…
– Прошу прощения, – твердо заявил Летбридж, – но меня не забавляет и Шарлотта. Позвольте угостить вас миндальным ликером.
Он вернулся через мгновение, протягивая ей маленькую рюмку. Остановившись рядом с ее креслом, он потягивал кларет, глядя прямо перед собой, погрузившись в собственные мысли.
Горация подняла на него глаза, в который раз спрашивая себя, отчего это он вдруг утратил к ней всякий интерес.
– Почему «кокетливая», милорд?
Он взглянул на нее сверху вниз.
– Кокетливая?
– Вы сказали, что я должна носить «кокетливую» мушку.
– Так и есть. Я думал кое о чем.
– Вот как! – ответила Горация, уязвленная.
Неожиданная улыбка осветила его глаза.
– Я думал о том, когда же вы наконец перестанете столь церемонно величать меня милордом, – сказал он.
– В самом деле? – Горация воспрянула духом. – И как же п‑прикажете вас называть?
– У меня есть имя, дорогая моя. Как и у вас. Ласкательное имя, которым я воспользуюсь, с вашего позволения.
– Не д‑думаю, что вам так уж нужно мое п‑позволение! – заявила Горация.
– Не очень, – признался его светлость. – Ну, давайте закрепим сделку рукопожатием, Хорри.
Она заколебалась, увидела, что он смеется, и улыбнулась в ответ, отчего на щеках у нее заиграли ямочки.
– О, очень хорошо, Р‑Роберт!
Летбридж наклонился и поцеловал ладошку, которую она вложила в его руку.
– Я поражен тем, что до этого мгновения не представлял, как очаровательно может звучать мое бедное имя, – сказал он.
– Фи! – сказала Горация. – Не сомневаюсь, что до меня его произносили многие женщины.
– Но ни одна из них не называла меня Р‑Робертом, – пояснил его светлость.