Как вы помните, над «Гольфстримом» обрушаться было уже нечему и нам эта напасть не угрожала. Зато ее в полной мере ощутили на себе те, кто сражался снаружи. Причем теперь, когда дерущиеся сошлись вплотную и их ряды перемешались, обломки карали всех без разбору: и хозяев, и южан. Правда, командиры последних, смекнув, что происходит, принялись наперебой выкрикивать приказы об отступлении и успели вывести часть своих бойцов из опасной зоны, благо им было куда отступать. Табуитам в принципе тоже – трап истребителя оставался опущенным. Но их осталось слишком мало, и они слишком завязли в битве, чтобы организовать собственный отход.
Создавалось впечатление, что над нами рушится само небо или же солнце разбилось на осколки и тысячами сверкающих искр осыпалось на землю. Мощь стеклопада нарастала плавно, а достигнув своего пика, сошла на нет всего за четверть минуты. За треском, грохотом и звоном не было слышно предсмертных криков тех несчастных, кто был погребен под многотонными глыбами. Но когда катаклизм отгремел, я опять не расслышал их криков и стонов, поскольку все они потонули в реве множества глоток собравшихся у купола кабальеро. Вот только рев этот почему-то не походил на победный, а скорее напоминал трагический вопль отчаяния, усиливающийся с каждой секундой.
Странный и более того – донельзя жуткий вой… Особенно беря во внимание, что оборона монахов была окончательно сломлена. Прежде на моей памяти гвардейцы никогда не сокрушались так из-за гибели своих compaceros. Даже когда вдобавок к этому получали от нас трепку. Сейчас же, после того как станция фактически перешла к ним в руки, они не ликовали, а голосили так, словно вдруг дружно пожалели о содеянном кровопролитии.
Завалы вокруг бронеката выросли почти вдвое и были обильно забрызганы кровью. Повсюду из-под них торчали покалеченные конечности, многие из которых дергались в конвульсиях, размозженные головы, а также измятые шлемы и сломанное оружие. Лишь кое-где над этим месивом из стекла и растерзанной плоти стояли, пошатываясь, редкие фигуры табуитов и южан, коим чудом довелось уцелеть под стеклопадом. Что, впрочем, для первых вряд ли могло считаться удачей. Скорее наоборот, ибо теперь на них готовилась хлынуть другая лавина – живая и не менее беспощадная.
И где-то под этими грудами стекла нашел свой славный конец один из лучших головорезов Атлантики, неустрашимый и бесшабашный северянин Убби Сандаварг, да поднесут ему теперь райские повара самую большую ложку…
– Шкипер Проныра! – вывел меня из замешательства дрожащий крик Дарио. – Шкипер Проныра, скорее сюда! На помощь! Отец зовет!..
Удивительно, но переживший удар лопнувшего троса и падение с верхотуры гранд-селадор был еще жив. Но вот чем мы могли ему помочь, я понятия не имел. Подобные тяжкие и множественные травмы умели лечить разве что в эпоху Чистого Пламени, да и то, наверное, лишь в лучших госпиталях. Возможно, на «Инфинито» с ее фантастическим по нынешним меркам оборудованием Тамбурини-старшего также сумели бы выходить. Но поскольку этот островок Брошенного мира сам готовился вот-вот стать историей, у отца Дарио не было ни малейшего шанса.
Он был еще в сознании, когда я склонился над ним, но жизненные силы утекали из него, как вода из прохудившегося бурдюка. На губах гранд-селадора пузырилась кровавая пена, и каждый вздох давался ему ценой неимоверных усилий. И все же я понял, о чем он, хрипя и кашляя кровью, мне сказал:
– Уходите!.. Быстро!.. Восток!.. Станция!.. Конец!.. Водород!.. Огонь!.. Скоро!..
А затем отвернулся от меня, схватил сына своей единственной непокалеченной рукой за плечо, с силой притянул к себе и взялся сбивчиво о чем-то говорить ему на ухо. О чем именно, я уже не слушал. Но не потому, что последние слова Тамбурини-старшего предназначались не мне, а по причине упомянутых им только что двух элементов: водорода и огня. И то, что генерал капитула перечислил их друг за другом, было отнюдь не случайностью. Я имел представление, что случается при воспламенении даже небольшого объема водорода. А учитывая, какое его количество хранилось на «Инфинито», и сколько еще его можно было накачать под оставшиеся купола из станционной скважины, грядущему самопожертвованию табуитов предстояло стать воистину грандиозным финальным аккордом падения Гексатурма.
– Полный назад! – прокричал я выглядывающему из моторного отсека Сенатору и бросился поднимать трап, по которому к нам на борт так и не поднялся ни один защитник храма. Гранд-селадор не уточнил, когда именно здесь разразится метафламмовая буря. Но, надо полагать, пока кабальеро не захватили другие корпуса станции, табуит, обязанный ее взорвать, этого не допустит. Ведь он наверняка следит за всем происходящим здесь и увидит убегающий «Гольфстрим» с погруженным – или, вернее, сброшенным – ему на палубу ценным артефактом.
Трап следовало убирать незамедлительно. Огибая торчащие из фундамента остатки купольного основания, к нам устремилась чуть ли не вся спешившаяся Кавалькада. Вопли, которые она при этом издавала, не стали ни на йоту радостнее и были все так же исполнены гнева и отчаяния. Гвардейцев сдерживали груды обломков, которые тем приходилось преодолевать, и отчасти – выжившие селадоры, что вступали с врагом в свою последнюю схватку и гибли, пронзенные одновременно десятком клинков. Эти возникающие на пути южан препоны давали нам время на то, чтобы успеть поднять сходни. Однако когда моя рука взялась за рычаг, я не дернул его, поскольку мой взгляд упал на согбенную ковыляющую фигуру, неожиданно нарисовавшуюся возле правого заднего колеса.
Этот тип сгорбился и хромал, потому что был ранен да вдобавок тащил на себе громоздкую ношу. Только по этой ноше – а точнее, лишь по ее половине – я смог опознать странного человека, спешащего, несомненно, к трапу «Гольфстрима»…
Какая опасность должна была гнаться за Убби Сандаваргом, чтобы он, удирая от нее, бросил своих братьев Ярнклота и Ярнскида, если даже остервенелая Кавалькада не являлась для этого достаточно веским поводом? Более того, залитый кровью с ног до головы северянин ухитрялся нести свое богатство в одной руке: намотав кистень на руку, а щит зажав под мышкой. Другая рука крепыша-коротыша удерживала на плече груз, который я поначалу принял за продолговатый тюк. Но, присмотревшись и обнаружив на «тюке» доспехи, я понял, что на самом деле это вовсе не тюк, а человеческое тело.
И не было бы в героическом поступке Убби ничего удивительного, принадлежи это тело какому-нибудь табуиту. Но нет, судя по одежде и доспехам, наш бесстрашный друг тащил на себе… кабальеро! Причем довольно упитанного и выглядевшего заметно выше и тяжелее самого Сандаварга.
Неуклюже скользя ороговевшими босыми пятками по стеклу, северянин находился в нескольких шагах от нас, когда Сенатор дал «Гольфстриму» задний ход. И так едва не падающему от ран и изнеможения Убби пришлось поднажать, дабы настичь удаляющийся от него край сходней. Взревев, он рывком преодолел оставшееся расстояние и буквально рухнул на трап ниц, уронив на него свои иностальную и живую (сомнительно, чтобы наемник стал рисковать из-за трупа) ноши. А затем покатился вместе с ними по наклонной плоскости на палубу, поскольку я не стал дожидаться, пока Сандаварг встанет на ноги, и рванул рычаг лебедки вниз, включив максимальную скорость подъема.