Дженни вздыхает.
— Хорошо, — бормочет она, хотя я могу сказать по тому, как засветились ее глаза, она тоже в восторге от того, что мы здесь.
Мы приехали в другой мир. В то место, которое подтверждает, что сказочные земли действительно существуют.
— Аура! — кричит Нелл, потому что, как только мы подъезжаем к береговой линии, я распахиваю заднюю дверцу. — Подожди хоть, пока я остановлю эту чертову машину!
— Что с тобой? — фырчит Дженни, а мама несется за мной — у меня три матери, кричащие хором «ты поранишься», но мне все равно.
Я выбегаю из машины и несусь прямо к белой пенистой полосе.
Только там я не останавливаюсь. Я продолжаю бежать по щиколотку в воде, потом по колено, смеюсь и по-дурацки хлопаю руками, как будто я чайка и вот здесь мне всегда полагается быть.
Я окунаюсь, открываю глаза под водой. Вода такая чистая, как будто это чей-то бассейн. Большой, голубой бассейн, полный тигровых рыбок. И соленая вода больше не жжет мои глаза, как я ожидала.
В эти каникулы я никак не могу насытиться водой. Я покупаю подводное снаряжение и ласты, в которых я, кажется, выгляжу немного смешно. Но не могу ничего с собой поделать — я просто хочу забраться поглубже под воду, подальше, дотронуться до морских растений и камней, изучить их. Я хочу остановить время для всего, что я вижу, как будто мои глаза — это затвор на одном из фотоаппаратов Нелл. Здесь, внизу, поэзия. И около сотни разных акварелей, которые ждут не дождутся, чтобы их нарисовали.
Когда я наконец выбираюсь на воздух, мои пальцы не просто сморщились, а стали белые и раздувшиеся на кончиках — будто на каждом из них образовался нарыв. Я стягиваю защитные очки и хохочу, видя, как Дженни в своей просторной белой футболке до колен несется по берегу, крича: «Этан! А ну вернись!» Но он лишь заливается высоким детским смехом, потому что перенял от Дженни бесстрашие.
Нелл тащится позади них, щелкая фотоаппаратом. Плохо, что она фотографирует старомодным «Никоном» — не цифровым, а с настоящей пленкой, — я люблю смотреть, что там получилось, сразу после того, как сфотографировали. Фотографии будут потрясающими, я знаю, что будут. Нелл обладает особым умением фотографировать людей такими, какие они на самом деле, в чем я каждый раз убеждаюсь, рассматривая очередную фотографию, и я уверена, я еще много раз смогу услышать звонкий смех Этана… даже тогда, когда Этан повзрослеет и отпустит бороду.
Нелл опускает фотоаппарат и кивает на кучку серферов с голыми торсами. Я смотрю на них, пожимаю плечами: и что? Но Нелл подмигивает и предупреждает:
— Берегись, дитя мое.
Повернувшись, я вижу, как огромные волны обрушиваются на мое тело — будто сотни игрушечных пружин несутся вниз по ступенькам лестницы — и серферы пялятся на меня.
Я дотрагиваюсь до ожерелья у себя под горлом — два сплетенных деревянных кольца на стальной проволоке, которые я ношу уже много месяцев, отказываясь снимать, даже когда принимаю душ и ложусь спать. Джереми вырезал это ожерелье из остатков сломанного скейтборда. Я пробегаюсь пальцами по кольцам, провожу по их контуру, и меня вообще не трогает внимание серферов, хотя я должна быть польщена. Я только жалею, что запихнула свою торпедообразную грудь в слишком маленькое черное бикини.
Поздно вечером, когда темно-красное солнце начинает разливаться по воде, мы с мамой берем наши альбомы и пляжные стулья и уносим их подальше; всю дорогу идем по колено в океане. На маме сырой купальник — такой, немного в стиле ретро, — ее черные волосы, забранные в «хвосте», сдувает на лицо. Боже, она выглядит такой молодой — Грейс Амброз, рожденная 3 апреля 1970 года. И разве здесь когда-нибудь был кто-нибудь еще такой же живой?
— Задание, — говорит мне мама, открывая свой альбом; она все время так делает в этот час, в час идеального света, и мы сражаемся за лучший рисунок.
Как только я беру один из своих новых карандашей — сапфирово-голубой, — я слышу щелчок у себя за спиной и, обернувшись, понимаю, что Нелл только что нас сфотографировала. Прежде чем мама прогонит ее, Нелл успевает показать ей язык. И от этого мама смеется — немножко.
— У меня счастливый час, — объявляет Нелл с триумфом. Она спешит по берегу в своих обтягивающих капри к холлу отеля, как будто она на сорок лет моложе. Возраст не коснулся никого из них — ни Нелл, ни маму.
Дело в том — мама никогда не согласится с тем, что это правда, — что на самом деле они с Нелл бодаются только потому, что очень похожи. Во всем, от формы угловатых лиц до глаз — дело не в цвете, а в их выражении. В том, как эти глаза видят. И это помогает мне убрать с чистых холстов свой затяжной страх. Нелл тоже художник.
Я хочу сказать, что жизнь небезупречна. И я не Златовласка, которую посадили в идеальную обстановку и которая говорит: «Все правильно». Но когда я сижу рядом со своей мамой, наши руки ложатся на страницы под одинаковым углом, и я должна сказать, что это так здорово… Я наполняю легкие сладким воздухом, пытаясь решить, что же я буду рисовать. Одну из пальм, листья, похожие на безумную прическу? Лодку, подползающую опасно близко к линии горизонта, который выглядит как край света?
Я смотрю вниз на свои ноги, на кожу, которая на тон светлее, потому что ноги под голубым слоем воды. Я шевелю пальцами, копошась в песке. На мгновение вода темнеет, напоминая мне мою первую поездку во Флориду.
— Ты не рисуешь, — говорит мама нараспев. — Если сейчас не начнешь, ты проиграешь.
Я вздыхаю, опускаясь на спинку пляжного стула.
— Знаешь, там всего так много. Под водой. Когда мы приезжали… в первый раз. Я думала, что увижу все до самого дна океана. Затонувшие пиратские корабли и все-все.
Но в этот момент мамин карандаш неожиданно перестает двигаться.
— Почему же ты не увидела?
Я фыркаю от смеха, думая, что она хочет побыть всезнайкой. Но она смотрит на меня, и кажется, она вообще не распознает сарказм, даже если он ужалит ее, как медуза. Она чрезвычайно серьезна.
— Ты не можешь увидеть дно океана, мам, — говорю я ей. — Это же не аквариум с рыбками. Это океан.
Усмешка мелькает на ее лице.
— Закрой глаза.
— Я не маленькая, мам… — начинаю я протестовать.
— Дай я тебе кое-что скажу, Аура, — говорит мама тем самым тоном, каким она обычно разговаривает со своим классом. — Есть другая сторона искусства, понимаешь? Волшебная сторона. Конечно, начинать надо с чего-то простого, копировать предметы, которые существуют, которые перед тобой. Но что делает хороший художник? Он рисует не мир, а свое воображение. Вот как ты увидишь дно океана, Аура? Ты придумаешь его. Ты создашь его. Ты нарисуешь его.
Я немного напрягаюсь, пытаясь отмахнуться от нее.
— Что ты вытащила из своего воображения, когда рисовала ту трехголовую русалку у меня на стене? — спрашивает она, поднимая бровь. — А? Ничего, в том-то все и дело.