За всем этим солнцем и тенями, песчаными бурями и щедрой пожухлой зеленью начался октябрь. Утра были солнечными, но прохладными, каждый день следовало ждать циклонов. Просыпался я крайне неохотно, выбредал на улицу и, содрогаясь от холода, мылся под рукомойником. Зубная паста за ночь замерзала, как пломбир. Утром вокруг бензоколонок выстывал туман, в нем проглядывали одиночные деревья. Осень набирала силы, нужно было готовиться к мраку и снегу.
Именно тогда и произошла эта история. Началась она так: пресвитер должен был ехать куда-то на самую границу, чтобы обвенчать каких-то своих прихожан. Поскольку ехать приходилось бог знает куда, решили отправиться целой компанией. Община выделила ему водителя на прогнившей белой волге и попросила Тамару тоже поехать, для легитимности. Коча должен был примкнуть к группе, помочь при таинстве и вообще подстраховать. И вот за несколько дней перед поездкой к нам в гости заглянул давний знакомый Кочи, с которым они вместе сидели. Встретившись, друзья набрали вина и допоздна пели тюремные песни, не обращая особого внимания на коварные и полные первого ледяного дыхания осенние ночи. Утром Коча уже едва хрипел, а сокамерник его, вызвавшись на велосипеде спуститься в долину за лекарствами, вообще куда-то исчез. Вместе с велосипедом, кстати. Так что Коча растерянно разводил руками, лежал на диване и пил горячий чай, щедро разбавляя его спиртом. И вместо него ехать на венчание должен был я. Вот так иногда бывает в большой семье.
— А без меня нельзя обойтись? Я в этом не разбираюсь, ты же знаешь.
— Гера, — хрипел на это больной Коча, — там есть кому разбираться. Так что не парься. Просто будешь крутиться возле них и всё. — Голос его сел, словно аккумулятор. Он не столько говорил, сколько шамкал. — Ты же видишь, что я не могу.
— Так а сам ты для чего там нужен? — не мог уяснить я.
— Там такое дело — плохо, если будут одни цыгане. Нужен кто-то нормальный. Для подстраховки.
— А что у них за проблемы с цыганами?
— Понимаешь, Гера, — они же дикие. Они друг другу не доверяют. А тут цыгане. Я бы тебя и не просил, да дело семейное. А ты нам как родной. Только возьми мой костюм. А то ты на военнопленного похож. Давай, Герыч, — нужно ловить жизнь за хвост.
— Что это хоть за люди? — допытывался я.
— Перевозчики, — объяснял Коча. — Они там все с этого живут. Там граница рядом. Вот они и живут, как бог на душу положит.
— И что — их ловят?
— Ловят, а как же. Одних ловят, других выпускают.
— А сюда они как попали?
— У них с нашими бизнес какой-то, — отвечал Коча. — Наши им забрасывают китайскую сантехнику, они ее перегоняют через границу, перегружают в Ростове и снова гонят на Китай, уже как итальянскую. А где бизнес, там и вера, Герман.
— Ясно.
— Они к нам на собрания приезжают, литературу берут, какие-то суммы на церковь перечисляют. Хотя дело не в этом.
— Да?
— Ага. Просто кому ж и нести слово божие, как не им.
— А священник по каким канонам службу-то правит?
— Да ни по каким. По своим собственным. Главное — мир в душе. И ноги в тепле. — Коча болезненно кутался в одеяло.
В ранний субботний час они за мной заехали. Я надел Кочин синий костюм, натянул истоптанные берцы и запрыгнул в машину. Если б тогда, в начале, кто-то сказал мне, чем всё закончится, я бы, возможно, отнесся к этому путешествию осторожнее, но кто же мог знать, что у всей этой затеи будут такие последствия. Когда ловишь жизнь за хвост, меньше всего думаешь, что с ней потом делать.
То, как они пели, напоминало исполнение национальных гимнов на Олимпийских играх. Выводили душевно и слаженно, хотя и не совсем умело. Многие не попадали в ноты, но радость, что слышалась в их голосах, всё оправдывала. Я сразу же вспомнил похороны Тамариной мамы: тогда так же точно все исполняли жизнеутверждающие гимны, в которых благодарили небеса за ласку и пытались замолвить слово за ближних. Теперь священник стоял на сцене и начинал всё новые и новые куплеты, община легко подхватывала слова и распевала, славя Творца. Тамара с водителем тоже вдохновенно тянули мелодию благодарения. Я чувствовал себя как игрок футбольной сборной из какой-нибудь страны третьего мира на тех же Олимпийских играх — открывал рот и ловил начало слова, подхватывая его и громко выплевывая окончание. Когда в песне попадались слова вроде «благочестивыми» или «неопалимой», мой голос тоже можно было услышать. Молодые стояли в первом ряду, с правой стороны их подпирал одноглазый Толик, с левой — глава местной общины.
Фразы, которые они произносили, грели им нёбо, так что когда их выпевали, они дышали жаром и огненными струями. Славили золотые склоны Сиона, что прячутся в зелени лесов под ледяной голубизной неба. О Сион, призывали, золотой Сион, сокровищница наших страстей, каменный уголь наших предвечерий. Сорок раз по сорок лет бредем мы к тебе, наш невидимый Сион, добираемся по железной дороге, плывем на баржах, переходим вброд реки и преодолеваем демаркационные линии. А ты всё так же далек и недосягаем, о Сион, не даешься в руки, не пускаешь к себе колено Израилево. Тысяча птиц летит над нами, чтобы указать путь к тебе, Сион. Тысяча рыб плывет нам вслед, чтобы выпрыгнуть под твою сладкую тень. Ящерицы и пауки, псы и олени следуют нашими тропами веры. Львы иудейские, с дредами и звездами на головах, охраняют наши ночлеги. Совы падают в темень, теряясь в бесконечном странствии. Сколько нам еще оставаться в этом плену? Сколько еще держаться русел, что направляемы на юг, ближе к тебе? Злые фермеры выгоняют нас со своих полей, словно лисиц. Синие дожди заливают наши жилища и утварь. Но красно-темные львы нашей отваги ведут нас вперед, пробиваясь сквозь почерневшее серебро дождя. Львы радости и познания несут на себе наших сонных детей. И где-то между нами идет царь царей над рыбами и зверями, которого узнаем, когда вступим на твои драгоценные взгорья. Где-то он выбирается из этой пустыни, минует препоны, поставленные перед ним, странствует по ночным дорогам отчаяния, чтобы выйти наконец к тебе. Желто-зеленые птицы поднимают его за волосы, чтобы он осмотрел долины сумерек и тишины. Розово-коричневые киты прячут его у себя под нёбом. Вот он бьет в барабан, созывая зверей и птиц, обучая их терпению и прозорливости. Каждый, кто слушает его, узнает теперь, какой твердой будет дорога и какой свежей — трава. Каждый, для кого звучат его слова, будет петь под барабаны неистовства гимны твоему появлению, Сион, твоему каждодневному приближению. Главное — идти туда, где тебя ждут, не сбиваясь на ложный путь. Главное — помнить о цели, которой наделило тебя провидение, и о людях, которые любят тебя, Сион!
Уже когда и пение закончилось, и священник рассказал какую-то длинную и эмоциональную притчу о благочестии, и хлеб был надломан, а вино выпито, все начали собираться к праздничному столу. Пригласили и нас. Мы прошли по единственной улице этого странного поселения, минуя похожие друг на друга здания. Быт перевозчиков был причудлив, жили они, словно на вокзале — дворы и крыши, прицепы и веранды заставлены товаром, упакованным в картонные коробки и спортивные сумки, перемотанные тряпьем и оберточной бумагой. Окна домов были изнутри завешены темными шторами и фольгой, будто тут готовились к воздушным бомбардировкам. Толик шел рядом со мной, держа ружье на плече, и пояснял, что работы много, жизнь на колесах, ночи в дороге, дела заставляют двигаться и не дают остановиться, все уже к этому привыкли, все в бизнесе. Стол накрыли в саду, под деревьями. В траве лежали красные яблоки, среди листвы подрагивала паутина, было солнечно и ветрено. Священника посадили ближе к молодым как почетного гостя, рядом с ним чувак с платком, время от времени они провозглашали приветственные речи, в которых призывали всех быть внимательными, работящими и вовремя заполнять налоговые декларации. Меня развлекал одноглазый Толик, позже подтянулся Гоша в красной рубашке, вообще перевозчики оказались народом хлебосольным и простым, отдавали предпочтение средиземноморской, как они это называли, кухне, хотя под конец и начали запивать молдавский коньяк лимонадом. Мне подумалось, что это правильно — собираться вот так вместе на свадьбах и похоронах, есть в этом что-то исконное и позитивное, в том, что священник сидит с ними за одним столом, в том, что все по очереди танцуют с невестой, а жениха целуют по-братски и взасос, как доброго друга, который внезапно избавил всех от большого количества проблем.