– Э! – рыкнул Тор. – Бинт-то размотай.

– Да пошел ты! – огрызнулся попрошайка и отбежал в сторону.

Тифлинг сунула пальцы в рот и пронзительно свистнула. Попрошайки и след простыл.

Анна испытала чувство глухого удовлетворения и одновременно – раскаяния. «У них ведь мафия, вернется без денег – побьют», – думала она, устраиваясь на сиденье. Тифлинг с Тором расселись слева от нее.

– Не переживай, – шепнула ей Тифлинг.

– Я не…

– Ты да.

Анна смутилась.

– Можно вопрос? – спросила она.

Тифлинг повела рукой вокруг своего лица:

– Про внешность будешь спрашивать?

– Нет, – стушевалась Анна.

– Валяй, тебе можно.

– Ну, раз можно. Зачем вам это?

– Если скажу, что по приколу, поверишь?

– Нет.

Тифлинг одобрительно кивнула. В мочках остроконечных ушей покачивались серебряные полумесяцы.

– Дам тебе совет века. Спрашивай только о том, о чем людям по приколу говорить.

Анна смутилась.

– Обычно я в душу не лезу. Извините меня, пожалуйста.

Тифлинг погладила ее по руке. Ладонь ее была прохладная и мягкая. Длинные ногти отливали изумрудным блеском. Безымянный палец украшал перстень с большим рубином.

– Не парься, ты мне нравишься. А вообще, знаешь чего? Вас надо с моим братом познакомить. Он вроде тебя: скучный, как овощ на грядке. Работает в НИИ. По-моему, вы просто созданы друг для друга.

Анна не смогла скрыть улыбки. Спросила имя брата, обещала подумать.

Позвонила перед сном маме, узнала, как у нее дела. Про надгробие рассказывать не стала, чтобы не расстраивать. Как бы невзначай поинтересовалась, как она относится к имени Дмитрий.

– Иртимд, – сразу же переиначила мама и задумалась, – а ты знаешь, неплохо звучит. Веет мужской силой и ренессансом. Я бы его назвала надежным ретроградом.

– Скучный, как я? – давясь смехом, уточнила Анна.

– Почему скучный? Взвешенный. А что, есть кто-то на примете?

– Нет, мамочка, я просто спросила. Если будет – обязательно расскажу. Спокойной ночи.

Во сне Анна снова летала. Небо было густо-синим и пахло скоротечным дождем. Края его переливались живым золотистым маревом. Далеко внизу, накрыв собой ее силуэт, скользила тень крылатого, когтистого существа. Анна не видела его, но слышала дыхание – ровное, глубокое, уверенное. «Побудь со мной еще немного», – попросила она.

– До завтра, – выдохнуло существо.

Приземистый, буйно усатый и пучеглазый Никола Матвеич скорее смахивал на пасечника, чем на владельца конторы по изготовлению памятников. Широко расставив короткие ноги и сложив на груди руки, он наблюдал, как его сотрудница раздает рекламные листовки. Когда у нее заканчивалась стопка, он протягивал ей другую. Анну он узнал сразу, хотя она себя ничем не выдавала, просто шла ко входу в метро, поправляя на плече ремень сумки.

– Решил самолично дождаться вас! – воскликнул Никола Матвеич, устремляясь ей навстречу. Внушительное пивное пузо тряслось в такт его бодрому шагу, подошвы ботинок издавали громкий скрип.

Тифлинг высунулась в дверь ларька и, возведя очи горе, покрутила длинным ногтем у виска. За плечами выдавались пушистые белые крылья. Анна улыбнулась ей, но тут же навесила на лицо непроницаемое выражение. Никола Матвеич, ничуть не смутившись, протянул веснушчатую, обильно волосатую руку: – Здравствуйте!

– Как вы меня узнали? – спросила Анна.

– Так по портрету на надгробии! – кхекнул Никола Матвеич. – Но вы не волнуйтесь, я нашел выход!

И, подхватив за локоть, он потащил ее к надгробию.

– Это чтобы сразить меня наповал? – с ехидцей поинтересовалась Анна, подразумевая плотную пленку, которой была обклеена лицевая часть камня.

– А то! – ответил Никола Матвеич, сдернул пленку и отошел в сторону. – Ну как?

Анна потеряла дар речи. Женщина с рекламными листовками громко сглотнула и выдавила фирменное «божеш ты мой». Тифлинг вышла из ларька, оглядела камень, присвистнула. Хлопнула бывшего начальника по плечу.

– Матвеич, давно хотела признаться, но зависть душила. И все-таки сейчас не сдержусь, скажу. Ты зверь, Матвеич. Креатив – твое второе имя. Если не первое.

– Ну прям! Скажешь тоже – креатив, – заполыхал лысиной Матвеич. – Всего-то набили усы. Ну и имя переделали: Анне добавили букву. И сменили окончание у отчества. Получился Кравченко Аннан Иванович. Год рождения трогать не стали – смысл? И так понятно, что другой человек.

– Аннан?

– Аннан. Чемпион мира по шахматам.

– Это ты про Вишванатана Аннанда, что ли? – невозмутимо поинтересовалась Тифлинг.

– В целом да, – ответил обтекаемо Матвеич и обернулся к Анне: – Ну что, вы к нам без претензий?

Анна молча кивнула. Говорить она не могла. Да и что тут скажешь! Наблюдая, как довольный Никола Матвеич уезжает на машине, она думала о том, что, по всей видимости, нагрянул сухоручниковский сюрреализм. Ведь ничем другим события последних двух дней не объяснить: ни надгробие с ее изображением, ни девушку-Тифлинг с мужем – скандинавским богом, ни приснившееся диковинное существо, обещавшее остаться «до завтра». Знать бы, что оно имело в виду. Пробудет до завтра или попрощался до завтра?

– Как ты думаешь, что могут означать слова «до завтра», сказанные во сне когтистым крылатым существом? – спросила она у Тифлинг.

Та почесала нос бирюзовым ногтем-коготком, поправила ангельские крылья, пожала плечами:

– Хз. Но ты не парься – что бы существо ни подразумевало, вреда оно тебе не причинит.

И добавила, ткнув пальцем себя в лоб:

– Рог даю!

Дама с собачкой

Бывают такие женщины, вроде чужой человек, а с первого взгляда создается впечатление, что знаешь ее давно, и вся подноготная ее жития-бытия – с шелушащейся кожей на ладонях, аллергией на антибиотики и выматывающими приступами мигрени – не составляет для тебя никакой тайны.

Татьяна принадлежит к подобному типу людей. Этакая девушка с лицом средневековой благородной дамы – большой чистый лоб, высокие надбровные дуги, голубые глаза – вроде такая красота, но тут же, досадным контрастом – маленький безвольный рот, упавшие уголки губ, унылый цвет лица.

Она еще молода, и эта неуместная скорбь на ее лице, словно бы свидетельствующая о многочисленных тяготах, как то: муж-неудачник, ленивый, недалекий, обязательно пьющий; свекровь-карга, в пику стиральной машинке кипятящая белье в хлопьях хозяйственного мыла, – ужасная вонь этого варева въелась во все углы квартиры, и ничем ее уже не перебить; двое детей, часто болеющих, крикливых, беспокойных, – вся эта беспросветная жизнь жены мужа-алкоголика и матери двух малолетних детей как будто нависла над ней дамокловым мечом, отметив печатью скорби ее молодое и, в общем, милое лицо.