– Ладно. А как мне вас называть? «Доктор Пэрриш», как в больнице?
– Да, «доктор Пэрриш» вполне подойдет. – Эрик взял со стола блокнот и положил его на колени. Он всегда так делал в начале сеанса, чтобы его потом не могли обвинить том, чего он не говорил и не делал.
– Бабушка дала мне записку для вас, когда узнала, что я пойду к вам.
– Это совсем не обязательно, ты можешь самостоятельно решать, ходить тебе на терапию или нет.
– Она думала, это как в школу, что тут проверяют.
Макс достал из кармана и протянул Эрику листок бумаги, на котором было написано: «Доктор Пэрриш, да благословит вас Господь за то, что вы помогаете моему Максу». Почерк был неровный, прерывистый, и от этого у Эрика в горле встал комок. Внутри был чек, и он поспешно сунул его в нижний ящик стола.
– Прекрасно, спасибо. Я рад, что ты решил прийти. – Эрик напечатал «Макс Якубовски» и поставил дату. Потом, позже, он распечатает эти записи и поместит их в папку пациента, их он хранит дома. Он никогда не записывал сеансы ни на видео, ни на диктофон.
– Бабушка очень хотела, чтобы я пошел. Вы ей очень понравились. – Макс с хлопком соединил ладони на коленях, он был очень напряжен.
– Она мне тоже очень понравилась. Как она сегодня?
– Не очень, если честно. Она была такая уставшая сегодня утром. Обычно часов в семь она любит выпить кофе – знаете, растворимый, в гранулах там или типа того – а сегодня нет. Ей принесли, но она снова уснула и не стала пить свой кофе. – Макс закусил губу. – Это, как бы, меня очень беспокоит… я все думаю, это так ужасно – понимать, что однажды я вот так утром приду ее будить – а она не проснется… И это может произойти в любой момент.
– Это очень тяжело.
– Да, это как… ну не знаю… даже не знаю, что лучше: знать или не знать. Я все никак не могу поверить, что это правда и что однажды это случится.
Эрик вспомнил, как Лори сказала ему, что миссис Тихнер осталось максимум две недели, но не стал этого говорить Максу.
– Я понимаю. С этим очень тяжело смириться.
– Я знаю, поэтому я и пришел к вам, а не только потому, что она сказала. Она… она на самом деле совсем не представляет, каково мне. Я от нее это скрываю. – Макс замолчал, вздохнул. – Думаю, вам я расскажу, я хочу рассказать, поэтому я и здесь. Поэтому я и сам знал, что рано или поздно мне придется сюда прийти. Ведь симптомы становятся все заметнее.
– Какие симптомы?
– У меня ОКР [4] .
– Расскажи мне о своем ОКР.
Эрик повторил определение Макса, но на самом деле пока он был далек от того, чтобы ставить диагноз. Сначала ему надо было познакомиться с Максом поближе, узнать, какие отношения существуют между членами его семьи, выявить или исключить соматические нарушения… и только тогда можно будет говорить о диагнозе. Подростковый возраст – очень опасное время, особенно для мальчиков: именно примерно в возрасте Макса появляются первые «тревожные звоночки» имеющихся психических заболеваний – и раздвоения личности, и шизофрении, и других.
– Доктор Пэрриш, мне очень нужно, чтобы вы выписали мне лекарства. Я изучал вопрос, я знаю, что лекарства могут помочь при ОКР. Это правда?
– Да, это так. – Это тоже было знакомо Эрику: если на свете существует волшебная пилюля – пациент во что бы то ни стало хочет ее получить. Эрик не был против лекарств в принципе, но он был против того, чтобы принимать их без особых к тому показаний, особенно подросткам.
– Я читал, что при ОКР хорошо помогают «Лувокс» и «Паксил». Вы мне их выпишете?
– Прежде чем говорить о лекарствах, давай все-таки обсудим твои симптомы.
Эрик обычно в таких случаях выписывал СИОЗС [5] , например «Флуоксетин», рекомендованный Управлением по контролю за лекарственными средствами, или «Целексу», «Золофт» или тот же «Лувокс», но каждое из этих лекарств обладало, помимо выраженного положительного действия, кучей побочных эффектов, результатом которых могло стать даже самоубийство.
– А что их обсуждать, мои симптомы?
– Твое ОКР, как ты это называешь… в чем оно выражается? – Эрик хотел разговорить Макса, именно это было целью первого сеанса. – Сейчас многие люди употребляют термин «ОКР», при этом не понимая его значения. Мне нужно, чтобы ты перечислил свои симптомы.
– У меня… есть вещи, которые я должен делать – каждые пятнадцать минут. Мне необходимо стукнуть себя по голове и произнести кое-что – через определенное время. – Макс нахмурился. – Я смотрел в интернете – это называется ритуалы.
– Правильно. Ритуальное поведение.
– Да. – Макс кивнул, заметно нервничая. – Однажды на работе я расслабился и сказал свои ритуальные слова вслух, громко, и мой босс услышал. Это было ужасно…
Эрик не стал уточнять, но пометил в блокноте: «работа?»
– Никто не знает об этом, даже Буля… то есть я имею в виду – бабушка.
Макс сцепил руки, его нервозность все нарастала.
– Это ужасно, знаете… этот секрет, который я должен от всех хранить. Я как будто чокнутый, и никто этого не знает, ну как будто… как будто я веду двойную жизнь.
– Понимаю. Расскажи мне, когда эти ритуалы у тебя начались.
Эрик очень хорошо знал, что чувствует Макс, хотя не готов был признаться ему, что и сам страдал тревожным расстройством. Раньше он иногда задавался вопросом, имеет ли он право лечить людей, будучи при этом психически не совсем здоровым, но все его коллеги имели в анамнезе что-нибудь подобное, ведь психиатрами тоже становятся далеко не все. И если уж совсем начистоту – теперь Эрик полагал, что его психическое заболевание, оставшееся в прошлом, дало ему неоценимый опыт, который он ни за что не смог бы получить иным путем.
– Несколько лет назад, может быть, года два, и становится все хуже. Совсем плохо. Я должен дотрагиваться до головы, до правого виска, один раз, через определенные промежутки времени. Каждые пятнадцать минут.
– По часам, ты имеешь в виду?
– Да, если я не сплю – каждые пятнадцать минут я должен это сделать. – Макс продемонстрировал это действие, стукнув себя в правый висок кончиком указательного пальца. – И пропускать нельзя. В школе я прячусь, а на работе притворяюсь, что поправляю волосы или чешусь… или еще что-нибудь.
– Тогда тебе приходится все время смотреть на часы.
– Да, постоянно. Я все время считаю минуты, чтобы не пропустить пятнадцать. У меня это все время в голове. Все время часы тикают в голове – двадцать четыре часа семь дней в неделю.
Эрик представил себе, как это, должно быть, мучительно.
– А еще что-нибудь ты считаешь?