Царь, топнув ногою, но уже без прежней злости, вскричал:
– Так и быть… Едино лишь за прежние заслуги твои… А про молитвы – в самый раз! Поедешь в Белозерск, места там тихие, святые. На благочестивые мысли сами наводят. Вот там в келье о душе и подумаешь, лоб перед иконою поотбиваешь… – Видя ужас, мелькнувший в глазах боярина, с досадою договорил: – На время лишь, на время! Тебе сейчас в Москве оставаться никак нельзя. В клочья разорвут, никакая стража не спасет… Для твоей же пользы, греховодник!
И отвернувшись от Морозова, вновь принявшегося отбивать земные поклоны со всхлипами: «Государь, благодетель мой, век не забуду…» – Алексей Михайлович громко воскликнул:
– Эй, дьяче! Приблизься!
Низко кланяясь, подскочил думной дьяк Астафьев.
– Голос у тебя громкий?
– Громкий, государь… – испуганно подтвердил дьяк, снова отвесив поклон.
– Будет кланяться! Не время! Тотчас же ступай на красное крыльцо да во весь голос и объяви: государь вник в беды народа своего, в коих повинны злые и негожие люди: боярин Морозов, окольничий Траханиотов, шурин его, да боярин Плещеев, что Земским приказом ведает. Эти лихоимцы, позабыв страх Божий и крестное его, великому государю, целование, много дурного и злого содеяли, а от государя правду скрывали. Ныне же будет им суд скорый и правый. Страшась гнева государева и народного, все они бежали из Москвы да попрятались. Государь велел отрядить за ними погоню. Как разыщут, воротят злодеев в Москву, на Красную площадь, и выдадут народу. А тот волен поступить с ними по своему разумению: государь разрешил! Понял ли, дьяче?
– Понял, государь!
– Ну, так ступай, и громче, громче! Не жалей горла, чтоб все услышали!
Когда Астафьев скрылся за дверями, царь истово перекрестился:
– Господи, прости меня, грешного… Сам видишь – без крови тут не обойтись! Жаль Плещеева, да и Траханиотова жаль, хоть во многом и винны… Ими придется пожертвовать. – Медленно повернулся к бледному взмокшему Морозову: – Тебя же спасу, пусть ты куда виновнее. Раз обещал… Слово царское крепче стали!
И после короткой паузы добавил:
– А вот что сказал про бунт на Украйне – хвалю! О том надобно крепко помыслить, как бы его повернуть себе на выгоду. В войну себя втянуть не дадим, конечно… Но крылья полякам подрежем!
Я видел и чувствовал: князь не в восторге от моего предложения. Очень мягко говоря. Его характер, воспитание, привычки, устоявшиеся правила – одним словом, буквально все требовало немедленных и самых беспощадных мер. В противовес этому был всего лишь здравый смысл в лице ясновельможного пана первого советника.
Но если князь хотя бы знал, кем является и откуда явился… прошу прощения за невольный каламбур! – этот самый первый советник, то его приближенные не знали и этого. В их глазах я был нахальным выскочкой из далекой Московии, беспардонным интриганом, да еще схизматиком! Плотная, вполне осязаемая волна злобы буквально катилась с той стороны, где тесной кучей сгрудились паны Груховский, Качиньский и Дышкевич, подкрепленные духовным резервом в лице святого отца Микульского. Выражение лица иезуита мне особенно не нравилось. Точно – замыслил какую-то пакость…
– Прошу поверить, я хорошо понимаю и всецело разделяю негодование его княжеской мосьци! Бунтовщики заслуживают самого сурового наказания. Но, учитывая те сведения, кои были сообщены ясновельможному князю в приватной беседе… – я выдержал хорошо рассчитанную паузу, – лучше не тратить на них ни времени, ни сил. Пусть уходят. Мы избавимся от ненадежных, сохранив тех, кто доказал свою верность! А наказать изменников можно и после… Таков мой совет, княже.
Иеремия как-то странно хмыкнул, покачал головой, покосившись на «могучую кучку»:
– А вы что скажете, панове?
Торопливым хором, перебивая друг друга, они загалдели:
– То – позор, несовместимый со шляхетским гонором! На бога, позор!
– Где это видано, чтобы бунтовщиков миловали?! Да еще на войне!
– Заклинаю пресветлого князя не слушать таких советов! Они не Господом подсказаны, а диаволом!
(Это, конечно, не утерпел святой отец. Ладно! У меня хорошая память…)
– Изрубить в лапшу, як бога кохам! Изрубить!!! Всех, до последнего!
(А у пана Дышкевича какие-то маниакальные наклонности, честное слово…)
Князь резко поднял ладонь, требуя тишины. Крики тотчас же утихли.
– А пан полковник что посоветует? – внезапно спросил Иеремия, повернувшись к Пшекшивильскому-Подопригорскому.
– Я… – Слова князя застали молодого улана врасплох. Он покраснел от смущения и растерянности, но быстро взял себя в руки. – Если его княжеской мосьци угодно знать мое скромное мнение, то я почтительно просил бы прислушаться к словам ясновельможного пана первого советника. Время дорого, и каждый верный человек на счету…
Пан Качиньский, ставший в эту минуту удивительно похожим на своего тезку из XXI века, ехидно-капризным тоном произнес:
– То, что пан полковник многим обязан пану первому советнику и благодарен ему, известно! Но чтобы по этой причине умышленно давать ясновельможному князю дурные советы, причиняя тем самым ему вред…
– Проше пана советника. – Прямодушный улан просто вспыхнул. – За такие слова… – Его рука машинально метнулась к эфесу «карабелы».
– Хватит, панове! – Голос князя, хоть и негромкий, тотчас навел порядок и восстановил спокойствие. – Не время для ссор!
Он снова погрузился в раздумье. Совсем недолгое (хоть мне тогда казалось иначе!). «Могучая кучка» пыталась испепелить взглядом меня и Тадеуша, мы старательно делали вид, что нам это совершенно безразлично…
– Что же, отпустим их, – промолвил наконец Вишневецкий. – И впрямь, много чести для зрадной погани – тратить на нее верных людей! Пусть убираются к дьяблу в зубы.
– Благодарю ясновельможного! – поспешно воскликнул я, опережая прочих панов советников. – Будет ли мне позволено передать бунтовщикам его княжью волю и решение?
Вишневецкий, не раздумывая, покачал головой:
– Нет, пане! Я не могу рисковать. Один шальной выстрел… С этими лайдаками будет говорить пан полковник. – Князь обратился к Пшекшивильскому-Подопригорскому: – Тотчас же езжайте к ним и объявите мое решение. И чтобы через полчаса след их простыл! Иначе я за себя не ручаюсь, при всем уважении к пану первому советнику!
– Слушаю, ясный княже! – Улан с места взял в галоп. Оставив меня одного нежиться под коллективным «теплым» взглядом. Прямо-таки убийственным.
Ничего, ребятки. И не такие люди пытались убить… И не только глазами.
– Як бога кохам, это было великолепное зрелище! – возбужденно говорил пан Адам Краливский. – Жаль, я сам того не видел, но рассказывали люди, коим можно верить безоговорочно. Ряды бунтарей щетинились оружием, как еж – иголками! Они готовы были биться насмерть, дорого отдавая свои презренные жизни… И тут подлетает на взмыленном коне пан полковник, крича: «Воля его княжеской мосьци!» Глаза его сверкают, лицо раскраснелось… Он был прекрасен в своем благородном волнении! О-о-о, как он с ними говорил! Какими словами! Без всякой грубости, даже без укоров, хоть они их тысячу раз заслужили. Но к концу его речи эти злодеи были похожи на напроказивших детишек, ранами Езуса клянусь! Их терзал жгучий стыд. А потом – восхитительный финал, достойный искусного мастера, – пан полковник воскликнул: «Вообразите же, сколь благородна душа ясновельможного пана первого советника, который просил князя за вас! И сколь безгранично великодушие его княжеской мосьци, если он внял этой просьбе и согласился отпустить вас с миром! Ступайте же, возвращайтесь в дома свои, к семьям. Одно лишь прошу: не забывайте Бога и про совесть не забывайте. Вас начнут улещать злые люди, звать в свои шайки, соблазняя легкостью грабежей и насилий… Не поддавайтесь, не позорьте звание христиан и не губите свои бессмертные души! А если кто-то из вас осознает ошибку свою, если пожелает вернуться и искупить вину – пусть возвращается смело! Я, полковник Пшекшивильский-Подопригорский, даю слово шляхтича, что буду ходатайствовать за него перед ясновельможным князем! Теперь ступайте с Богом». Вот так все и было! Езус Мария, какой шляхтич! И храбр, и умен, и красноречив… Еще совсем молод, а уже сколько достоинств! Любой отец был бы счастлив заполучить такого зятя. – И пан Краливский с лукавой улыбкой подмигнул Агнешке.