Неожиданно прерывая их разговор, началась суета, Жанна Михайловна, одна из мам, присутствовавших на празднике, тянула Дашку за руку разгребать неприятности.
И вдруг этот Игорь Николаевич предложил встретиться и попросил номер ее телефона! Обескураженная, подгоняемая Жанной Михайловной, Даша только успела крикнуть, что ее номер есть у администратора.
Инцидент затушили в зародыше, праздник закончили, реквизит с костюмами вынесли через заднюю калитку возле беседок, туда же вывели всех детей, рассадили по машинам. Дашка успела напоследок посмотреть на загадочного Игоря Николаевича, сидевшего за столом на веранде с двумя мужчинами.
А вечером она рассказала Катьке и про театр, и про сегодняшнюю встречу, а Лизка, толкавшаяся рядом с ними на кухне, услышав, о чем говорит Дарья, дала свой комментарий:
– Такой большой, – и, вытянув руки вверх, показала какой. – Кра-си-вый! – И закатила глазки.
– Берем! – рассмеялась Катька.
Катюшка на празднике не была, ездила забирать билеты на завтра, провозилась с делами дольше, чем рассчитывала, и ужасно расстроилась. Теперь расстроилась еще больше: и день рождения дочери пропустила, и большого красивого мужчину, проявившего интерес к Дашке.
– Да все это фигня, Кать! – утверждала Дарья. – Ничего серьезного! Давай лучше собираться.
Дашка проснулась от громких голосов.
С ней в палате лежали еще две женщины, лет на двадцать старше ее, милые и вполне доброжелательные. Они-то как раз с удовольствием воспользовались предложением Власова отвлечься и целыми днями смотрели видеофильмы, диски, которые Катька таскала целыми пачками, пытаясь хоть как-то развлечь сестру.
С неменьшим удовольствием они пользовались и Катюхиной добротой – постоянно просили что-то принести, купить, помочь, правда, не забывая благодарить много и с усердием. Катя практически поселилась в больнице, знала тут всех и все, ухаживала за Дашей, старалась занять чем-то, веселить, и уходила только обедать, купить чего-нибудь, да поздно вечером возвращалась в гостиницу спать.
Прошла неделя, как Дарья находилась в этой палате, и одиннадцать дней после аварии. Даша не признавалась Кате, да и врачу тоже, что практически не спит ночами из-за непрекращающейся боли, и медсестру ни разу не вызывала, чтобы сделать обезболивающее. Ей казалось, если она научится контролировать свою боль, отслеживать, как она меняется, ослабевает или нарастает, то будет точно знать, как движется процесс выздоровления, и это поможет ей скорее выкарабкаться.
Ночью шел дождь, под него хорошо думалось, вспоминалось, и равномерный дробный звук, залетавший в тишину палаты через распахнутые окна, отвлекал от непростого преодоления терзающей инквизиторской боли.
Катюшка ушла обедать и купить Дарье фруктов, а девушка заснула, убаюканная легкой прохладцей из окна после дождика, и проснулась от неожиданно громкого звука.
Санитарка, Даша не знала, как ее зовут, поставила ведро на пол, утвердив свое присутствие в палате. Простая женщина, деревенского вида, лет за шестьдесят, говорившая без остановки, не сдерживая громкого голоса.
– Значит, здесь у меня лежачие. Хорошо. А то шастают по намытому или ногами под тряпку лезут!
Она отжала в ведре новомодную автоматическую швабру с ручным отжимом, плюхнула ее на пол, изобразив процесс трения оной по линолеуму.
– Щас протру у вас, шоб полегче вам было, а то жарища стояла! По телевизиру говорят, теперь прохлада будет, дожди. А то жарища, да в июне! Точно потепление это настало! Так какое тут сердце выдержит, жару-то палящую! Давить и давить.
Она терла-размазывала без особого усердия по полу, соседки Дашины молчали, не вступая в разговор, да этой дамочке, похоже, собеседницы не требовались.
– Так и инфаркт получишь, как тот водитель! – Она пополоскала швабру в ведре, отжала, плюхнула на пол. – Правильно я, девочки, говорю? – обратилась она к Дашиным соседкам, которые на девочек тянули приблизительно так же, как сама санитарка.
– Спала жара, и слава богу, всем полегче, – отозвалась одна из женщина. – Дождь какой хороший ночью был! Я уж порадовалась, а то у меня огород на даче сгорит.
– Так вот и я про што! – обрадовалась санитарка завязавшемуся диалогу. – И огород погорит, и сердешникам в пекло-то совсем худо! – И остановила трудовую деятельность, обхватила швабру двумя руками, опираясь на нее, принялась рассуждать: – Вон водитель тот раз – и помер в одночасье! Так и ладно б сам, так еще и четверых с собой прихватил! О как! Вот так ростишь, ростишь детей, а хто-то как въедет в них на своем драндулете – и нет дитя! О-хо-хо! Третья-то в районной померла, а четвертая у нас, Леднева эта!
– Что-о-о?! – прохрипела Дашка, пытаясь сесть в кровати. – Ира Леднева? Умерла?!
– Дак уж схоронили, поди, а как же, неделю назад как преставилась! – с удовлетворением знающего информацию человека делилась уборщица.
– Как?! – заорала Дашка. – Четверо?!
Она порывалась встать, не обращая внимания на безумную боль, огнем полыхающую во всем теле и стучавшую в голове набатом так, что темнело в глазах, пыталась подняться с постели, что-то делать, трясти эту санитарку, чтоб призналась, что придумала все ради красного словца.
– Да замолчите вы! – закричала одна из женщин на санитарку.
Та округлила глаза от понимания и запричитала:
– О господи, да што ж это я! – И прижала руку к губам жестом проговорившейся сплетницы.
– Да что ты стоишь, дура! – прокричала с кровати вторая. – Держи ее, она же сейчас упадет!
А Дашка все рвалась встать в безумном, безотчетном порыве отчаяния, темной жижей заполонившего мозг. Не может быть! Этого не может быть!
В этот момент в палату вошла Катя и с порога, не осознав, что происходит, рванула к сестре, бросив сумки, пакеты, все, что держала в руках, на пол. Из одного пакета выпали и покатились по полу апельсины, как яркие шарики, подтверждающие безысходность случившегося горя, в котором уже ничего не важно и ничего не исправить.
– Даша!! – закричала Катя.
Она подхватила Дашку на краю койки, уложила назад, а Дашка все рвалась и рвалась встать, увернуться от ее удерживающих рук.
– Почему вы мне не сказали?! – кричала она, не осознавая себя.
– Да что случилось-то? – удерживая ее на кровати, проорала Катя.
– Да эта ей про погибших сказала, – пояснила одна из женщин, ткнув пальцем в сторону притихшей санитарки.
– Почему ты мне не сказала?! – кричала Дашка, вырываясь, ничего не соображая, кроме страшной беды.
Катька хлопнула по кнопке вызова медсестры, навалилась худосочным телом на Дашку, прижав к подушке, ухватила одной рукой за подбородок так, чтобы она не крутила головой и смотрела ей в глаза, совсем близко – лицо к лицу!
– Потому что тебе нельзя было говорить, Даша! Даша! – трясла она сестру. – Посмотри на меня! Думай! Включись! Ответь мне! Если бы я сейчас лежала на твоем месте и тебе врачи запретили мне говорить об этом, ты бы сказала? Ты бы сказала, зная, что мое состояние ухудшится от твоих слов?