Нинон кивнула в ответ на его подготовленную речь. Она боялась спросить, не хотел ли он сказать этим, что у нее нет души. Но еще больше она боялась спрашивать, не заберет ли он ее к себе. Когда она строила планы на день, в них не входило немедленное приношение себя в жертву кровожадному божеству. Если он действительно таковым являлся.
— Я вижу человека, преследующего тебя, которого ты боишься.
Вместо того чтобы спрятать эту мысль подальше, Нинон постаралась максимально сосредоточиться на Сен-Жермене. Лучше уж думать о нем, чем просто дать выпить из себя всю кровь через отвратительную «соломинку» у него во рту.
— Человек, который гонится за мной, преследует вполне определенную цель, — произнесла она внятно, раздельно, торжественно. — Он оказался в твоих землях неслучайно. Как и его отец, он взывал к мертвым. И до сих пор этим промышляет, поднимая и твоих мертвецов тоже. Если его не остановить, он и дальше будет этим заниматься, пока не поднимет целую армию.
— Он смеет взывать к духам умерших в землях Итлачиаякуе? — Божество использовало второе свое имя. — Разве у него нет почтения к богам?
Лицо Дымящегося Зеркала вытянулось, и в нем промелькнуло что-то кошачье. Легенда гласила, что он мог оборачиваться ягуаром, и она размышляла, хорошо это или плохо. Кот, наверное, будет поменьше, и на ее и без того измученную грудь опустится меньший груз.
«И все же он достаточно велик, чтобы выпотрошить из тебя печень».
— Он не почитает и моего Бога тоже, — сказала она. — Он не считается ни с кем. Это настоящий подлец.
— Но кто ты такая, моя почти дочь? — спросил Дымящееся Зеркало. В его черных непроницаемых глазах невозможно было прочитать, как он отреагировал на ее слова. «Почти дочь» — это могло быть как очень хорошо, так и очень плохо.
Нинон потрясла головой, но не потому, что отказывалась отвечать, а потому что просто не знала, что ответить. С замиранием сердца она поняла, что это существо выжило из ума. На лицо были все признаки, и оставалось только гадать, все ли долгожители в итоге сходили с ума. Как же от него спастись?
— Кто ты, бледнолицая? — Его черные бездонные глаза вперились в ее, так что лгать было бессмысленно. Он видел ее насквозь. — Зачем ты на самом деле явилась?
— Не знаю, кто я. Я другая — не такая, как мои люди. Больше не такая.
Ей пришлось до такой степени ему открыться, потому что другого выбора у нее не оставалось. По-видимому, это заставило божество задуматься. Она лежала, боясь пошевелиться, стараясь не думать, что ее распяли на обсидиановом алтаре — как раз на таком, где из людей заживо вырывают сердца.
— Я пришла, потому что мне нужна поддержка, сила, чтобы побороть своего врага. А теперь и твоего тоже, — добавила она. — Я пришла искупить давний грех.
Она никак не могла понять, верит он ей или нет. Она даже не знала, понимает ли он ее.
— Почему этот колдун следует за тобой?
Вопрос божества гулом отдался в ее голове. Слова и чувства были инородными, вынужденная трансляция в понятные слова и образы причиняла боль.
— Потому что жаждет, — прошептала она, глядя на него не моргая, до рези в глазах.
— Тебя?
Исследующее ее мозг жало вонзилось глубже. Она должна была его остановить.
— Мою силу. Всю.
Она сказала правду. Солгать означало порвать на части свой мозг. Хотя он и так, возможно, будет порван. Она добавила обреченно:
— Ему недостаточно бессмертия. Он хочет стать божеством. Он уверен, что для этого ему нужно собрать всю силу, которую его отец вложил в других. И еще немного помимо этого. Равно как и мне, чтобы сразиться с ним.
Она все-таки попросила его о помощи, хотя знала, что ничего из этого не выйдет. Этот бог не собирался ей помогать.
— То есть ты жрица. Жрица, которая согрешила.
Но думал он сейчас не о ней. В лице и сознании божества произошел сдвиг, и Тот, Чье Имя Да Не Упомянуто Будет Всуе умолк, вероятно размышляя о новоявленном сопернике, достаточно самоуверенном, чтобы бросать вызов ему. Такого, очевидно, не происходило уже довольно давно. А может, думал о том, что проще всего перерезать ей горло, чтобы ее сила не досталась Сен-Жермену. Возможно даже, что бог собирался забрать ее силу, чтобы самому распоряжаться ею. Все, что оставалось Нинон, — это ждать его приговора. Она даже не пыталась поправить его, когда он попробовал дать ей определение. Не стоит спорить с выжившим из ума божеством.
В проеме пещеры появилась тень, загородившая солнце, и она почувствовала появление Мигеля. Ее первой реакцией было облегчение, но оно моментально сменилось тревогой. Она чувствовала, что он может встать как на одну сторону, так и на другую, и хотя ей не хотелось умирать, причинить ему вред хотелось еще меньше.
— Серафина, как вижу, ты уже успела познакомиться с моим… отцом, Д. 3. — Источником Раздора, Покровителем Магов, богом Дымящегося Зеркала, — сказал Мигель. Она видела, что он тяжело дышит, хотя и пытается восстановить дыхание. — Точнее, моим дедушкой, так как он произвел на свет мою мать и в то же время подарил новую жизнь мне.
Отец?
Она почувствовала, что божество переключилось с нее на Мигеля, и давление на мозг несколько ослабло. Покровитель Магов? Это еще что за новости? Не хватало Сен-Жермену еще и покровителя. Будет чертовски обидно, если она случайно наведет своего врага на путь объединения сил.
— Родственные связи часто оказываются запутанными, — ответила она и наконец-то почувствовала в Том, Чья Имя Да Не Упомянуто Будет Всуе нечто иное, нежели злость и подозрение. Она даже рискнула предположить, что его позабавил их диалог, вот только чьи именно слова — ее или Мигеля? Божество сделало ногами, если это были ноги, пару шагов назад, отчего бубенчики на его лодыжках мелодично зазвенели. Она наконец осмелилась повернуть голову и взглянуть на Мигеля, до сих пор не зная, как реагировать на его появление в этой пещере, считать ли его своим спасением.
У нее слегка защемило сердце. В полумраке он напоминал Луиса де Морнея, человека, который так давно стал отцом ее сына. Воспоминание об их последней встрече пронеслось в памяти, оставив после себя налет легкой грусти. Божество наверняка это уловило. Она надеялась, что оно отнесет ее чувства на счет Мигеля.
Мигель не спускал глаз с божества. Сын или не сын, но на душе у него явно было неспокойно. Он продолжил, обращаясь к ней:
— Мы — мой народ — отличаемся тем, что питаемся эмоциями. Любыми — как плохими, так и хорошими. Пока еще человек способен что-то чувствовать, он представляет для нас интерес. Наша способность впитывать не знает границ, мы ненасытны.
Смотрел Мигель при этом хмуро, во взгляде его читалось предупреждение. Его шотландский акцент бесследно исчез. Она поняла, что и ее роль «блондинки» исчерпала себя — пусть пока отойдет припудрить носик, успокоительного глотнет, а холодный логический ум в это время решит, как справиться с этим монстром.