Она улеглась в кровать и закрыла глаза. Оставалось три дня.

– Беккер подозревает Юлию, – сказал Мориц, когда комиссар ушел. – И мне кажется, он прав.

– Почему? – удивилась София. – Только потому, что сообщения посылали из Гамбурга? Это нелепо.

– Мне кажется, она какая-то странная. Такая холодная и расчетливая. И мотив у нее есть. Она завидовала тому, что Йохен заботился о нас, а о ней – нет. Может, теперь решила восстановить справедливость.

– Миллион евро… – Госпожа Ротэ потянулась за очередной сигаретой. К этому моменту она выкуривала уже по пачке в день. – Похититель, должно быть, сошел с ума. Нам не собрать столько денег до послезавтра, как бы мы ни старались.

– Может, этот V думает, что мы сотрудничаем с полицией, – предположила София. – И что они соберут для нас деньги.

– Но он же понимает, что ему такое с рук не сойдет! – возмутился Мориц.

– Во всяком случае, мне не кажется, что сообщения рассылала Юлия, – добавила София. – Наверное, V специально все так подстроил.

– Что?

– Что эсэмэски приходят из Гамбурга. И этот перевод денег от Филиппа. И телефонные звонки. Не знаю, как ему это удается, но он хочет, чтобы мы подозревали друг друга.

Мориц помолчал.

– Наверное, ты права, – неохотно согласился он.

Госпожа Ротэ направилась к террасе.

– Тебе что-то говорит имя Аннетт Роза? – спросил Мориц, прежде чем мать успела скрыться в саду.

– Как?

– Аннетт Роза. Художница. Они с ее мужем, Вернером, были очень близки с Йохеном. И дружили с его первой женой.

– Вообще-то ее звали Аннетт Зоннабенд, – поправила его София.

Госпожа Ротэ нахмурилась.

– Зоннабенд. Знакомая фамилия. Но где я ее слышала? – Она пожала плечами. – Понятия не имею.

– Постарайся вспомнить. Это может быть важно.

– Вернер Зоннабенд учился с папой в университете, – подсказала София. – Он умер в 2006 году.

– Ах, вот оно что! – Госпожа Ротэ с облегчением вздохнула. – Мы с Йохеном были на его похоронах. Вернер, университетский знакомый Йохена… Ему только исполнилось пятьдесят. Такая трагедия…

– Он был папиным лучшим другом, – сказал Мориц.

– Нет. – Мать покачала головой. – Это уж точно. Йохен бы мне рассказал. Я впервые услышала это имя незадолго до похорон. Да, Йохен тепло к нему относился, но он уж точно не был его лучшим другом. Они были не настолько близки.

– Брутцлер утверждает, что они с папой были неразлучны. И подруга матери Филиппа говорит то же самое. Они повсюду ходили вместе. Как… братья. А потом что-то случилось, и они рассорились.

– Не знаю. Йохен мне точно рассказал бы.

– Ох, мама! Папа тебе столько всего не рассказывал…

У госпожи Ротэ задрожали руки, и она чуть не выронила поднесенную к губам сигарету.

– Я выйду в сад, – едва слышно пробормотала она и ушла.

– Очень тактично, София, – хмыкнул Мориц.

– Ой, прекрати. Сейчас самое время называть вещи своими именами. Я хочу знать, что происходит.

– Осталось три дня. Это ты знаешь.

Мне двадцать, а я только начал учиться. Но остальные не намного меня младше. И такие же конченые. Кто из школы вылетел, кто в тюрьме отсидел, кто с иглы соскочил. Веселая компашка. Каждую неделю кого-то выгоняют, и тогда появляется кто-то новый. Меня еще не вышвырнули. В общежитии лучше, чем во всех этих дерьмовых интернатах. Простые правила: никакого насилия, никаких наркотиков, никаких девок. Кто их нарушает – вылетает из общежития. И никакого тебе школьного совета. «Но кто будет хулить Духа Святого, тому не будет прощения вовек». Библию я взял с собой. Постоянно ее читаю. За это остальные прозвали меня Пророком. Думают, я верующий. Может, я и верую, только с Церковью и христианством это никак не связано. Большинство здешних едва умеют читать и писать. И пары слов связать не могут. Зато никто не ноет, что ему пришлось таскаться с отцом по Калифорнии вместо Хорватии. Чаще всего эти парни не знают, кто их отец. Или почти ничего не знают о своих родителях. Я же своего отца знаю. Езжу туда каждые выходные. Встану перед его домом и жду, пока он выйдет.

Когда я его увидел в первый раз, чуть в обморок не грохнулся. Он ничуть не изменился. Ни капельки. Волосы чуть поредели, седина появилась. И все. Это меня с ума сводит. В смысле, я стал в два раза старше и в два раза выше, а он такой же. Он смотрит на меня. Я хочу свалить оттуда или хотя бы отвернуться, но у меня не получается. Я пялюсь на него, он пялится на меня. Но не видит. Он смотрит сквозь меня. И просто уходит. Я иду за ним, до его машины. Он садится за руль и уезжает. А я остаюсь. Каждый раз, уходя оттуда, я решаю на следующих выходных заговорить с ним. «Это я. Твой Малыш». А потом? Что потом? Ничего потом. Потому что я этого не сделаю.

Глава 18

Дом выглядел так, будто его красили гноем. Фасад отливал желтоватым, от него разило болезнью. Пять рядов окон – один над другим. В каждой палате – балкон. Рядом с кнопками домофона не было имен – только номера: «Палата № 1», «Палата № 2», «Палата № 3», «Палата № 4», «Палата № 5» – по палате на этаж. Аннетт Роза жила в пятой палате. Филипп позвонил в домофон, дверь открылась, и он вошел в дом. В лифт садиться не стал, решил подняться по лестнице. К пятому этажу он совсем запыхался. А ведь можно было понять, сколько пролетов придется пройти.

Дверь была заперта. Филипп решил отдышаться.

– Кто здесь? – На лестничную клетку выглянула молодая девушка. Увидев Филиппа, она вздрогнула. – О господи, как же вы меня напугали!

– Простите, я не хотел. – Филипп виновато всплеснул руками. – Меня зовут Филипп Пройсс. Я пришел проведать госпожу Розу.

– Да-да, вы звонили. – Женщина впустила его внутрь. – Меня зовут Зильке Курц. Я социальный педагог и работаю тут с пациентками. Госпожа Роза сейчас в зале, можете пройти за мной.

Филипп последовал за ней по темному коридору, по обе стороны которого тянулись двери.

– У каждой нашей пациентки отдельная комната с ванной, – говорила тем временем Зильке. – Кухня и зал – общие.

– Ага.

Одна из дверей была открыта, и Филипп, проходя мимо, мельком заглянул внутрь. За дверью располагалось большое помещение со светло-коричневыми кухонными шкафами и овальным столом, вокруг которого стояло шесть стульев. Практично. Чисто. Омерзительно.

Общий зал тоже был обставлен столь же функционально. Неярких тонов диван, четыре кресла, засохший кустик спармании в горшке, фиалки на подоконнике. На диване сидела высокая женщина, в ее светлых волосах виднелись седые прядки. Она смотрела на свои руки и не подняла головы, когда Зильке и Филипп появились на пороге.

– Госпожа Роза, к вам пришли, – сказала девушка.