Камера без возражений приняла форму мяча и запрыгнула мне в руки.
— Вот это да, — я покачал Джима на одной ладони, а потом со всей силы запустил им о круглую стену.
Камера-мяч отскочила от светящейся поверхности и снова плавно приземлилась мне в руку. Я продолжил с увлечением кидать ее по всей комнате — об пол, потолок и овальные стены.
— Ты так и будешь возвращаться ко мне, куда бы я тебя ни кинул? — спросил я на сто десятом броске.
— Конечно, Джим всегда может сориентироваться.
Вдруг в комнату вошел лаборант, тот, что делал мне инъекцию.
— Ну что ж, придется принять успокоительное. Врачи считают, что уже десять минут назад как вы должны были заснуть, но вы по-прежнему бодрствуете.
Выпустив Джима из рук, я пошел прямо на него.
— Что вы делаете со мной?! — закричал я. — Где Тодд Макмиллан! Я требую его к себе! Мои гены больше никому не нужны? Вы решили меня убить?
Когда я подошел к мужчине практически вплотную, у меня потемнело в глазах. Вместе с этим энергия куда-то улетучилась, резко сменившись на ощущение безграничной слабости. Мне стало трудно устоять на ногах. Он подхватил меня за плечи, удерживая на весу.
— Надо уложить его в постель, — сказал он роботу.
Я безвольно болтался в его руках и, похоже, терял сознание.
* * *
Желтое небо омывают песчаные волны. Вначале в воздух поднимаются самые мелкие песчинки. Они робко отрываются от поверхности и скачкообразно двигаются вперед, то опускаясь вниз, то слегка поднимаясь. За ними начинают подтягиваться более крупные частицы, а самые большие все еще ползут по поверхности земли. Ветер нарастает, и крупные песчинки нехотя взмывают в воздух, пытаясь угнаться за остальными в высоте. Ветер беспощадно заметает твое имя на песке.
Я смотрю на оазис. Вездесущие лучи гигантского солнца сжигают мое прошлое, превращая его в пепел воспоминаний, которые тают на глазах. Я очищен и обновлен, словно ребенок, готовый в своей первозданной непосредственности принять новый мир. Вокруг ручья сидят люди. Каждое движение их тел будто точно просчитано, сама природа одарила их естество истинной мудростью. Они смеются и пьют воду из маленького источника, набирая ее в свои ладони.
Все подчиняется какому-то неведомому мне замыслу, и я, являясь частью его, существую отдельно, отрешенно, будто бы на время отстранен от постижения чего-то действительно важного. До меня доносятся звуки речи, но я не могу понять ни слова. И я, обделенный, пытаюсь вобрать в себя все то, что льется, лучится, струится, сияет, смеется, появляется и исчезает в глазах этих солнечных людей. Они знают что-то, что дало бы ключ к пониманию великой тайны, но их язык мне неведом. Нарастает беспокойство. Я вижу, как начинает трескаться иссохшая земля, из расщелин поднимается раскаленная магма.
Женский голос:
— У него не сходит жар уже целые сутки. Он точно выдержит?
Мужской голос:
— Да, все под контролем. Все, что с ним происходит, заранее проанализировано в Системе и идет точно по плану. Риска нет.
— А когда пройдет лихорадка?
— После того как полностью сформируется иммунный ответ. Через два дня.
Знакомый женский голос:
— Он вас слышит.
Что-то непрерывно звенит у самого уха. Я ощущаю легкую вибрацию, едва уловимое движение в воздухе. Вдруг звук встрепенулся и раскололся на несколько отдельных мелодий, наслаивающихся одна на другую. Мелодии встают из пустоты и постепенно разрастаются, но, не оформившись до конца, теряются в общей какофонии. Голубое свечение постепенно окутывает предметы полупрозрачной дымкой. Кажется, будто воздух состоит из мелких частиц, которые находятся в непрерывном движении. Комната мерно погружается в туман, клубящийся все плотнее и плотнее вокруг меня, а над всем этим странным копошащимся миром возвышается неумолимое голубое солнце.
Мои веки были налиты свинцом. Я пытался открыть глаза, но под тяжестью распухших век они едва ли различали окружающий мир. Изображение двоилось. Тело пронизывала постоянная мелкая дрожь. Мне удалось направить взгляд на правую руку. Я сконцентрировал все силы на том, чтобы разглядеть ее, и от того, что увидел, меня бросило в холодный пот. Рука была полностью покрыта красной сыпью и испещрена какими-то распухшими красными бороздами.
— Эрон часто повторяет такие слова: «Я люблю тебя». Что это значит?
— Он говорит на древнем языке. Не обращай внимания.
Кто-то трогает мой лоб. Прикосновение нежное, холодное. Я снова пытаюсь открыть глаза, но пока не удается. Мне не хочется, чтобы она убирала руку. Что-то заботливое чувствуется в этом жесте. Я не знаю, кто это.
Мужской голос:
— Он лучше всех приспособлен к выживанию в опасных для жизни условиях.
Мелкие подвижные небесные тела, заполняющие комнату, отбрасывают иссиня-белый свет. Если удастся пересчитать все светящиеся точки, меня отпустят на свободу. Я послушно считаю их, но постоянно сбиваюсь. Вновь и вновь приходится начинать все сначала. Я не хочу сдаваться, необходимо определить их точное количество.
— На руке не осталось живого места. И сегодня делать инъекцию?
— Завтрак готов, — послышался голос Хакли.
— Не хочу, — я перевернулась на другой бок и закуталась в одеяло. Мой взгляд упал на прикроватный столик, на котором лежала книга. Я потянулась за ней и, как обычно, открыла на первой попавшейся странице.
Любовь нежна? Она груба и зла, и колется, и жжется, как терновник.
Лучше бы я никогда не читала эту доперезагрузочную книжонку, лучше бы никогда не встречалась с Эроном. Заблокировать его мне было бы мало, мне хотелось видеть, как он страдает. Пусть мучается, чертов дикарь, преступник с невинными глазами.
Я в ярости швырнула книгу на пол. Ветхие страницы согнулись, а на переплете появилась вмятина. Вскочив с кровати и подобрав помятую книгу, я потянула за выглядывавший лист. Он легко отделился от остальных. Через мгновение я с интересом смотрела на свои руки, которые разрывали страницу на мелкие кусочки.
Удивительно, как легко можно было все разрушить в те времена, когда существовали печатные книги. Мы не можем изменить окружающую действительность. Целостность вещей заложена во всем, что нас окружает. Отчего же мне кажется, будто я, как эта книга, помята, разорвана, выброшена… С упоением разрывая другую страницу, я мяла кусочки в руках, получая удовольствие от того, что они не принимают утраченную форму вновь. Буду ли я когда-нибудь прежней?
В моей гардеробной с эйрскрина неизменно улыбался Мэтью.
— Доброе утро, красавица! Как настроение? Какой образ выберем на сегодня? — сказал он, как обычно, радостно и бодро.
— Настроение — три балла из десяти! Мэтью, что со мной не так?