Весь гений Древнего Рима был вложен в создание государства, прототипа всей европейской государственности: республики и империи. С чего началась римская республика? С принятия в 451 году до н. э. децемвирами свода гражданских, общих для всех законов, или, как их называют, Двенадцати таблиц. Гражданские законы, госструктура, т. е. юриспруденция – основа римской государственности. Клятва при народе на Конституции, на своде, кодексе законов – во-первых. Регулярная армия с профессиональным офицерским составом – во-вторых. Государство зиждится на союзе армии и юриспруденции.
Латынь – язык юристов, командиров, афористический язык острословов, «золотая латынь» – язык новой жизни и писателей-историков. Речь, стиль речи (например, риторика Цицерона) стали образцом эстетики слова для последующих времен. Историков, археологов, правоведов, государственников, писателей, поэтов интересовала римская история.
Греция создала совершенные формы культуры вопреки общим правилам: отсутствию единой государственности, границ, непрерывных междуусобных распрей. Греческий феномен – в национально-духовном единстве вокруг Олимпиад, вопреки лоскутному полисному разноголосью. Рим создал прецедент государственности и государственной же культуры.
Мы смотримся в Древний Рим, как в зеркало. В его потемневшей, растрескавшейся поверхности мы узнаем себя: лица, привычки, карьеризм, тщеславие, шикарность, игру со смертью и с жизнью. Пожалуй, с этого и стоит начать: с игры со смертью и жизнью. Игры во все, со всем и со всеми. Христианство ближе греко-античным совершенным образам. Рим на протяжении всей своей жизни сохранил главный психологический устойчивый стереотип – страсть к игре. Мир есть театр, и люди в нем – актеры.
Нам подавай зрелищ. А театр – это мы сами. Самоубийство – свободный выбор конца жизни для любого римского гражданина. Не позор, не малодушие, а право. Право самому решать свою судьбу.
В похоронных бюро любого муниципалитета продавались принадлежности для самоубийства. Широко известно, что император Нерон послал философу Сенеке, своему учителю, «черную метку» с предложением добровольного ухода из жизни. И когда герой Михаила Булгакова, некто царь тьмы Воланд, предлагает буфетчику вместо мучений в городской больнице публичное самоубийство «в кругу друзей и девушек хмельных», он имеет в виду зрелищные римские обычаи. Чувство жизни как сцены и право самому решать вопросы смерти – уникальная черта римского сознания. Историк Светоний в главе «Божественный Юлий» (Гай Светоний, Жизнь двенадцати цезарей, М. 1993) не без оснований полагает, что игра Цезаря в «заговор с сенаторами» была преднамеренной. Действительно, многое говорит в пользу этой версии. Светоний пишет, что именно такого рода смерть (заговор) была ему желанна. «Когда же он увидел, что со всех сторон на него направлены обнаженные кинжалы, он накинул на голову тогу и левой рукой распустил ее складки ниже колен, чтобы пристойно упасть, укрытым до пят, и так он был поражен двадцатью тремя ударами, только при первом испустив не крик даже, а стон…» Это ведь римское выражение – «играть роль на исторической сцене». Цезарь сыграл ее до конца. Римляне были режиссерами, сценаристами и актерами больших исторических постановок и в частной жизни. Не пропускалось ничего. Переход через мелководный Рубикон знаменуется фразой, ставшей крылатой: «Жребий брошен!» Как это красиво, публично, коротко. Только обратного пути нет. Столь идеальная драматургия запомнилась навсегда. Эту черту своих соплеменников – все превращать в площадное зрелище – замечательно показали Федерико Феллини в своих фильмах и Эдуардо де Филиппо в пьесах. Смешно, пародийно и очень точно. Говорят, что лошадей, которые переходили Рубикон, Цезарь приносил в жертву Юпитеру. Так, незадолго до его смерти лошади проливали слезы и потом опрокинули изгородь и разбежались. Точно такое же знамение беды описал Шекспир в трагедии «Макбет» в канун убийства короля Дункана.
Чего стоит последняя реплика гениального Августа Октавиана – премьера, преемника и племянника Цезаря. Он вообще был потрясающий актер. И перед смертью сыграл следующую сцену. Сначала привел себя в порядок перед зеркалом и спросил вошедших друзей, хорошо ли он сыграл комедию жизни.
Коль хорошо сыграли мы, похлопайте
И проводите добрым нас напутствием.
Четко и ясно: играть комедию жизни. И кто это говорит? Какая самоирония, вполне современная рефлексия сознания. А вот еще один пример из жизни. Пушкин приехал повидать своего умирающего дядюшку Василия Львовича. И тот, увидав из алькова, что Александр Сергеевич листает альманах, сказал: «А все-таки, как скучен Катенин…» – «А теперь давайте уйдем, – сказал Пушкин своему спутнику, – и дадим дядюшке умереть исторически».
«Я часто думаю – / не поставить ли лучше / точку пули в своем конце. / Сегодня я / на всякий случай / даю прощальный концерт». – это из стихов советского «римлянина» – поэта Владимира Маяковского, безусловно человека сцены и сценического жеста.
Примеров же из римской истории можно приводить бесконечное количество. Они знали, чувствовали игру «упоения в бою у бездны мрачной на краю». Европа унаследовала эти уроки римской позы, пронеся их сквозь всю свою историю.
«Театр военных действий». Это тоже Рим. Военные действия, и обмундирование армии, и строй, и шаг, и приветствия вошли в плоть и кровь армейского «балета» парадов и армейской военной дисциплины. Итак, военное действие. Само понятие «действие» сближает жизнь и театр в сценарнопродуманном закулисье. Какие глубокие и серьезные умы участвовали в грандиозных публичных постановках. Император-философ Марк Аврелий, сидя на трибунах амфитеатра во время гладиаторских боев, правил рукописи своих сочинений, дабы выразить презрение, несогласие с кровавыми увлечениями сограждан. Дома же, глядя на себя в зеркало, говорил: «Не нравишься ты мне Марк. Сегодня у тебя лицо Цезаря». Откуда мы это знаем? Да все же было публично. Записывали секретари. Рим любил позу и жест. Жест, как в театре, обретал лингвистическое значение. Жест-действие выброшенной для приветствия правой руки и откинуто-согнутой в локте принимающего приветствия. «Салют! Но Карфаген должен быть разрушен». – «Приветствуют тебя идущие на смерть!» – «Приветствую идущих на смерть!» и т. д. Жизнь, смерть, игра с жизнью и смертью параллельно всем радостям земным. Одновременно: любви к земле, огородам, цветам, воде. Любимый, нигде не бывший «бог яблоневых садов Ветрум» – муж богини покровительницы семьи чистой Весты. Институт семьи с двором посреди дома – атриумом, где хранились лары (покровители) и портреты предков, семейная хроника. Первое частно-семейное родовое дерево – генеалогическая история преддверья «родовой» спеси Европы.
Пожалуй, среди всех театрализованных ритуалов Рима самый увлекательный – это похороны. Жизнь и смерть сплавлялись в затейливой игре похорон. В Риме и бальзамировали покойников на восточный манер, и сжигали, кремировали на греческий лад. Интересен был сам ритуал, который складывался постепенно, пока не приобрел наконец устойчивые черты настоящего театрального действа. Покойник к месту своего упокоения (крематорию) проделывал долгий путь в сопровождении друзей и близких. Старшие в семье несли за гробом «маски предков». У граждан был широко распространенный обычай снимать маску еще при жизни. Маске и ее значению в культуре мы посвящаем отдельную лекцию. И маска эта была, с одной стороны, атриумным портретом, вроде альбома семейных фотографий или семейных усадебных портретов и галерей предков в замках и т. д. Но с другой стороны, именно маску мы могли бы назвать основой скульптурного римского и европейского портрета. О портрете чуть позже, а пока вернемся к похоронам граждан и вельмож. Это очень важно. Маски предков несли за гробом члены семьи, а рядом с гробом шел актер, загримированный под покойника. Перед сожжением или погребением актер говорил перед народом и потомками последнее слово с обязательным разоблачением в конце, которого напряженно ждали присутствующие. «Кто привел меня к смерти?» Интересно всем. Тут не до поминок. Потом маска вновь преставившегося занимала свое почетное место в атриуме или в нише крематория. Когда император Нерон хоронил убитую им жену Поппею Сабину, ее на похоронах играл великий греческий трагик Демитрий, да так убедительно, что все рыдали, включая вдовца. Последнее слово за двойником-актером. А затем маска покойного возвращалась в родовое лоно атриума государства или семьи как свидетельство истории или рода. Миланский род Висконти от II века н. э. имел непрерывную историю с атриумной галереей предков, портретами и скульптурами в Средних веках и в эпоху Возрождения. Последний герой Возрождения – итальянский кинорежиссер Лукино Висконти.