Луч света сквозь толщу воды падает на черную, заросшую плесенью икону.
Плесень тает, проступает лик Богородицы с младенцем.
1909
– …Боже пречистый и всея твари содетелю… – слышен голос священника.
Иван и Варвара стоят у налоя. Огоньки свечей выхватывают из полумрака лица шушукающихся баб, бороду мужика, осеняющего себя крестом. Хлопает дверь, шелестят на ветру бумажные цветы на голове у невесты.
– …Подаждь рабом твоим сим Иоанну и Варваре живот мирен, долгоденствие, целомудрие и сподоби я видеть чада чадов…
Священник надевает медный венец на голову Варваре. Булькает вода, капающая с потолка в переполненную бадью.
На клиросе переступают босыми ногами мальчишки-певчие. Один из ребятишек подставил другому рожки. Регент ухватывает его за ухо.
Глядя на них, Варвара смеется. Негодующе смотрит на нее отец Еремей. И в толпе замерли. Где-то хнычет ребенок.
– Устинья, унеси ты его, Христа ради! – рявкает священник. – Всю службу нарушаешь! Тихо там, Иродово семя!
Он соединяет руки Ивана и Варвары.
– Исайя, ликуй! Дева име во чреве и роди сына…
В сарае бабы готовят постель. На доски укладывают ржаные снопы, застилают их рядном, несут перину.
Тетка Чуманиха, всклокоченная, уже пьяная, обходит кровать кругом, сыплет по углам маковое семя. Стелют простынь.
– Обожди, не гони…
Чуманиха роется в торбе, находит яйцо и, мелко закрестив его, засовывает под перину. Из кучи подушек выбирает одну, задирает простыню.
– Жопу горушкой. А то ишо промахнеть…
Бабы, смеясь, укладывают подушку, приносят лохань и утирку.
– Готово, матка.
Все смотрят на Чуманиху. Феклуша, сестра хозяина, сухая старая дева, наливает водки, подносит с куском пирога.
Чуманиха обходит постель, осеняя ее веткой рябины:
– Ангеле и все святые чудотворцы, Нифонт и Мароф, Киприян, Устинья, Конон Исаврийскaй, Димитрей Ростовскай, Илья Пророк, Микола Чудотворец, Егорий Победоносец и царь Давыд, Иван и Власий и Никита Великомученик, и моя слова страшно и заговор силен, от Исусова Kряста, от Хрястовой печати, от святых помощи, отыди бес нечистай, дух проклятай на сухия древа, на мхи и болоты, от врага супостата…
Бабы в страхе крестятся.
В сумерках работник Гришка открывает ворота. Девки у крыльца поднимают крик:
– Привязли! Привязли!
Иван спрыгивает на землю, поднимая фонтан брызг. Он берет Варвару в охапку, несет к крыльцу.
Появляется Баранчик с иконой в руках, Феклуша в вывороченной шубе держит блюдо с зерном. Из-за ее спины с робкой улыбкой выглядывает Евсевна, мать Варвары.
Клашка, одна из девок, громко затягивает, остальные подхватывают:
Золото с золотом свивалося,
Жемчуг со жемчугом сокаталися,
Да Иван и Варвара сходилися,
За единый стол становилися.
Наша-то золото поярче да полутче…
Иван бросает на ступени овчину, ставит Варвару. Оба опускаются на колени. Баранчик делает в воздухе крест иконой.
– Бослови Боже!
Молодых осыпают зерном и хмелем. Евсевна плачет.
На улице мокнут лошади, телеги. На одной волчком вертится, ругаясь, инвалид без обеих ног. Подбегают двое мужиков, подхватывают его на руки.
– А ливенку-то!
Они забирают гармонь и бегом тащат безногого в дом.
Девки, тесно сбившиеся на дальнем конце стола, ведут нестройным хором:
Мине батюшкин хлеб
Есть не хочется,
Его хлеб полынь пахнет,
Темной горькою горчицей
Отзывается…
В избе стоит туман, розовый от заката. Окна облепили снаружи ребятишки и бабы. Мужик теребит парнишку-балалаечника:
– Матаню давай, матаню!
Феклуша снует у столов, за ней хвостом ходят две бабы, Матрена и Крячиха.
– Стюдень с потрохов тута, поросеночек… Матренка, башка дурья, а курник? Курник самый и позабыли!
Бабы со стоном кидаются за курником.
С Баранчиком сидят солидные мужики, отец Еремей, дьякон Левонтий.
– …На кой он нужон, депутат? Сидять, гутарють на казенном жалованье. А моя покамест обратно двух девок принясла…
– Зямли от ей все одно не дождешься, от думы энтой…
– Гнать их, дармоедов.
– Прежних-то разогнали, а толку? Нешто новые лучше?
– Нонешний год грех жаловаться. Уродила, дай бог…
– А цана? Один убыток.
– На хлебушко Господь цены строить… – строго замечает старик Лыков, осеняя себя крестом, и все вздыхают, крестятся за ним.
Бабы разглядывают Варвару.
– Да ты поплачь, девка, не стыдися, – советуют ей. – Слезами умоесся – сердечку-то и веселей…
Варвара застыла как истукан, сложив на коленях руки, не поднимая глаз. У Евсевны интересуются:
– Волос у табе, матка, темнай, а дочкя белявая, ровно чухонка. Отчегой-то?
– Уж так Господь дал… – вздыхает она.
У крыльца сгрудилась толпа баб и ребятишек. Поют двое нищих, им подтягивает местный дурачок Мартынка в бабьем салопе:
Сохрани и помилуй,
При путе при дороге,
При темной при ночи,
От бегучего от зверя,
От ползучего от змея,
Всех от скорби, от болезни,
Мать пречистая царица,
Святый Петр и Павел,
И Кузьма со Демьяном…
Слепой приземистый оборванец держится за локоть костлявого мужика с длинными, как у попа, волосами.
– Чего развылися, как по покойнику? – Феклуша сует им пирогов и селедок. – Свадьба тута, гуляють…
– А по такому прякрасному случаю! – наглой скороговоркой подхватывает длинноволосый. – Прикажи, хозяюшка, водочки православным божиим людям…
Слепой берет стопку, кланяется, бормочет тусклым голосом:
– Телесам на здравие, душам вечное спасение, грехам на прощение…
– С законным браком! – орет длинноволосый. – Дай Бог хер поширше, целку потесней, штоб играла да пела, только б не скрыпела…
В горнице безногий растянул свою ливенку с лихим перебором.
– Матаню давай! – кричат ему.
Старший сын Баранчика Егор, уже порядком пьяный, втискивается на лавку к девкам:
– И-эх, красны дявицы, пирожныя мастерицы! Раздайсь, голожопыя!
Они визжат, пихаются, сваливают его на пол.