Прикурил сам, прихлопнул вспыхнувшую бумагу, дал прикурить Лебеде.

У Клашки подкашивались ноги, она судорожно всхлипывала. Ельмень взял под руку священника.

– Куды ведут?

– Убивать, батюшка…

Отец Еремей приостановился.

– Чада, возрадуемся! – Голос его дрогнул, он неспешно перекрестился. – Смерть принимаем во имя Господне…

Он шагнул вперед и затянул дребезжащим фальцетом:

– Христос воскресе из мертвых…

В толпе несколько голосов несмело подхватили:

– Смертию смерть поправ…

Варвара лихорадочно протискивалась вперед. Из-за спин было видно, как конвоиры расставляют заложников, как замер на месте взвод и разом опустил винтовки к ноге.

Лобан поддерживал Клашку, обхватив ее за плечи, и трясущимися губами подпевал. Лицо ее вспухло от слез, но мелодию она вела уверенно, как в церкви, и крепнущий хор послушно шел за ней.

– И сущим во гробех живот даровав…

Священник с умилением поворачивал голову на Клашкин грудной голос.

Цигарка Лебеды погасла, он пососал ее и бросил с досадой:

– Э-эх…

Мужик в распоясанной гимнастерке покосился на него с усмешкой и, кивнув ему, сунул свою козью ножку соседу.

Лебеда переводил взгляд с бойцов, поднимавших винтовки, на окурок, плывший к нему из рук в руки.

В тишине, нависшей над площадью, негромко и чисто лился пасхальный тропарь:

– Христос воскресе из мертвых…

Ельмень протянул окурок Лебеде. Он жадно затянулся раз, другой и с наслаждением выдохнул длинную струю дыма. Глаза его затуманились, разгладилось лицо.

Варвара не слышала выстрелов. Стволы коротко блеснули огнем, и ей показалось, что это она вздрогнула и стала валиться на бок, что это ее босые желтые ступни неуклюже взлетели кверху и медленно падали вместе с оседающей пылью и осколками штукатурки.

Но она застыла, живая, а он лежал под стеной, закинув жилистую шею с торчащим к небу кадыком.

Темнело. Капли падали ей на лоб, ползли по щекам. Пошел дождь, лило все сильнее. Кто-то окликнул ее. Оглянувшись, она увидела, что площадь давно опустела, люди разошлись. У стены кого-то поднимали за руки за ноги.

Дождь наполнял яму скорее, чем ее удавалось углубить.

Когда воды стало по пояс, Варвара, бросив лопату, ухватила тело за ноги, стащила вниз. Саван с Малафеем то скрывался под водой, то выныривал.

Где-то стучал молоток, забивая крышку. Поток размыл косогор и дорогу, покойников приходилось тянуть волоком, цепляясь за кусты.

Варвара швыряла мокрую глину в яму, глядя, как по соседству под чахлой березой Трынка и Машка топили гроб лопатами, а он, качнувшись, всплывал на поверхность, все не хотел уходить на дно.

В сарае Варвара припала к Пеструхе, застыла.

Дождь лил стеной. Посереди двора стояла телега, горой был навален Варварин скарб – табуретки, чугуны, самовар. На тюках сидела Палашка с Кузькой на руках.

Варвара залезла наверх, накрыла детей рогожей.

Игнаха, которого нарядили везти их, помогал, перекладывал узлы, стягивал веревку. Насквозь промокший красноармеец стучал зубами.

– А в Троицком покормить надоть, конь старый, зараз ему не одолеть… – говорил ему Игнаха.

– Ты довези до места и гуляй…

– А их куды?

– Сказывали, в Архангельскую губернию.

Дождь припустил с новой силой. Вода подбиралась к ступице. Игнаха посмотрел на небо и вздохнул:

– Авось и тама люди живуть…

Она стояла на пороге, окидывая последним взглядом разоренное жилье. Без занавески на окне и подушек на лежанке горница казалась голой.

Ветер гудел в трубе, от его порывов вздрагивало стекло в окошке под крышей.

Варвара подобрала забытый ухват, пошарила по углам. Заглянула за печь – туда завалилась какая-то дощечка. Извернувшись, она достала ее – это оказался образок Казанской. Варвара вытерла его рукавом, поцеловала и сунула за пазуху.

Загремело разбитое стекло, в землянку с шумом хлынула вода.

Варвара кинулась к двери, ее сшибла волна, опрокинула, завертела, стремительно поднимаясь к бревнам потолка. Клокочущий мутный поток затопил землянку.

По улице, превратившейся в реку, баба с поросенком на руках гонит корову. Вода поднимается по пояс, по грудь, вот уже видны только морда коровы и голова бабы в платке.

Ветви яблонь, усыпанные плодами, исчезают под водой.

Пара лошадей тащит пушку по грязи, по прибывающей воде. Красноармейцы толкают сзади, помогая лошадям.

Поток настигает их.

У печной трубы на соломенной крыше сгрудилось семейство – мужик, баба, ребятишки, теленок.

Волна накрывает их.

Красноармейцы ведут избитого, окровавленного мужика на расстрел. Он босой, руки у него связаны за спиной, в которую упирается винтовка конвоира.

Поток догоняет их, они разбегаются, но поздно.

На колокольне церкви звонарь, по пояс в воде, раскачивает колокол.

Вода поднимается все выше, исчезает в воде крест на колокольне.

На берегу ветер шумит в деревьях, раскачивает кусты лозняка. За стеной дождя тают очертания озера. Смолкает колокольный звон.

Волны стихают. Вертится в воде бревно, кто-то неистово колотит по воде.

У берега показывается голова. На четвереньках, как собака, человек вылезает из кустов. Это дурачок Мартынка. Поднявшись на ноги, он оглядывается на озеро и с воплем пускается бежать.

Дождь прекратился. Стих ветер. Из-за туч показывается солнце. Тишина.

За темными стволами сосен поблескивает вода. Над лесным озером курится туман.

и сей град… невидим бысть и покровен рукою божиею, иже на конец века сего многомятежна и слез достойнаго, покры господь той град дланию своею и невидим бысть по их молению и прошению, иже достойне и праведне тому припадающих, иже не узрит скорби и печали от зверя антихриста, токмо о нас печалуют день и нощь, о отступлении нашем всего государьства московскаго яко антихрист царьствует в нем и вся заповеди его скверная и нечистыя…

“Повесть и взыскание о граде сокровенном Китеже” [7] XVIII век

1994–2004

Иллюстрации

Вернулись с матерью в Москву после эвакуации.