Там он увидел ее в последний раз; там она в последний раз обернулась; а потом ее стало видно только до пояса, потом остались только плечи; потом поднятая рука и голова, а потом одна ладонь.

А потом и ладонь превратилась в маленькое белое пятнышко…

Напрасно он продолжал смотреть: там, где только что была она, ничего больше не было. Как это так?

Он сидел неподвижно и думал: «Где она?». Как будто, исчезнув из виду, она исчезла и из жизни тоже.

Он не мог удержаться и все искал ее глазами, высматривал внизу, под собой; но видел только, как подступает тьма, одна только тьма виднелась там, где только что была она, серая полоска над пустотой. Потому что ее больше не было, ничего больше не было. Все было пусто, пустынно, холодно и тихо.

Высоко вверху еще кружили на фоне отвесных скал несколько ворон, собираясь забиться на ночь в расселины, где они свили себе гнезда; наверное, они кричали, но кричали недостаточно громко для того, чтобы их крики могли долететь до того места, где он стоял, долететь до нас. Слышен был только шум воды — но он не в счет, а вокруг Жозефа была одна глубокая тишина, глубокая пустота. И Жозеф, наконец, поднялся, потому что замерз.

Он шел широким шагом, застегнул куртку, а пастбище вокруг него сжималось, исчезало в темноте. Видны были только окружавшие его скалы, окружавшие его скалы, покрытые черными пятнами.

Жозеф не хотел оборачиваться назад, но все равно оборачивался, а потом переводил взгляд на горные склоны. Было по-прежнему тихо, а потом упал камень.

И еще один камень сорвался, скатился с ледника. Тогда Жозеф поднял голову и увидел ледник прямо перед собой, розовый ледник на вершине, и этот розовый свет погас в тот самый момент, когда Жозеф взглянул на него.

Когда Жозеф поднял голову, розовый свет погас на леднике, и ледник стал тусклым, совсем тусклым, и казалось, что он движется вам навстречу.

Казалось, он движется вам навстречу, мрачный, тусклый, зеленоватый; Жозеф больше не решался на него смотреть, пошел быстрее, низко опустив голову; к счастью вскоре показался свет, добрый желтый свет очага возник перед ним в дверном проеме; и Жозеф шел вперед, не сводя глаз с огня.

V

Люди на горе тотчас же зажили той жизнью, которую собирались вести ближайшие три месяца.

Утром — еще до пяти — доили коров; это они делали все вместе. Потом хозяин с племянником разводили огонь под большим медным котлом, подвешенным на подвижном кронштейне, а Жозеф, Ромен и мальчишка втроем уходили со стадом, погоняя животных длинными палками.

Хозяин с племянником оставались в хижине и занимались хозяйством, а эти трое уходили с коровами, потому что коровам нельзя давать пастись там, где им вздумается, на их собственное усмотрение; надо каждый день менять место, чтобы использовать всю имеющуюся траву. Так и повелось: двое оставались в доме, трое уходили со стадом; а Бартелеми с Клу находили себе дело рядом с хижиной. В то утро Бартелеми сновал взад-вперед с тачкой, а Клу, взяв инструмент, расположился чуть ниже по склону. Там было место, где стекавшая со скалы вода застаивалась на лугу и портила траву; надо было прокопать ей путь, чтобы она уходила вниз, туда, где ее не хватало. В горах очень много мелких дел; более, чем достаточно для того, чтобы занять вас в течение всего дня, если, конечно, делать все как следует; но Клу не делал ничего. Небольшой пригорок скрывал его от посторонних глаз, поэтому он спокойно сел, раскурил трубку и стал пристально вглядываться в скалы напротив, пробегая их взглядом от одного края до другого в поисках тайных сокровищ, которые там, без сомнения, были. Но сначала надо было понять, где их искать. Так он сидел и смотрел, сидел и смотрел, пока Бартелеми суетился подле хижины, а хозяин с племянником варили сыр.

Прошло немного времени. Это случилось чуть позже, правда, хозяин с племянником все еще стояли возле очага. Они все еще стояли у котла, как вдруг им показалось, что в комнате стало меньше света, словно кто-то стоял в дверном проеме; в дверном проеме и в самом деле кто-то стоял, но они даже не обернулись.

Услышав голос у себя за спиной они поняли, что это Бартелеми, они узнали Бартелеми по голосу.

Он спросил:

— Вы ничего не слышали сегодня ночью?

Хозяин молча продолжал размешивать деревянной лопаткой творожную массу, и, помедлив, ответил:

— Нет.

Было непонятно, к кому обращался Бартелеми, но хозяин ответил, потому что был старшим:

— Нет, не слышали.

Он так и не обернулся, а Бартелеми сказал: «Ну и ладно… Раз вы ничего не слышали…»

Его плечи и бороду освещал дневной свет; а лицо — огонь; он стоял в дверном проеме и говорил:

— Просто в тот раз все именно так и началось… Поэтому я подумал, не слышали ли вы, как кто-то ходил этой ночью, потому что в тот раз мы слышали, как кто-то ходил, но вы ничего не слышали, может, мне показалось…

Он тихо бормотал все это себе в бороду, но терпение мастера иссякло, и он спросил, обернувшись к Бартелеми:

— У вас же есть эта ваша записка?

— Есть.

— И вы сами говорили, что с этой бумажкой вам ничего не грозит?

— Мне — нет.

— Ну, так оставьте нас в покое…

Хозяин говорил раздраженно, потому что ему надо было следить за котлом, что было делом тонким и требующим внимания:

— Мы как-нибудь сами разберемся.

Он пожал плечами; Бартелеми не стал настаивать и вернулся к своей тачке; время шло своим чередом, и солнце уже добралось до середины той полоски неба, которая только и была видна над узким коридором ущелья, в котором мы должны были провести три месяца, не видя никого, не видя ничего, кроме солнца, проходящего каждый день над нами по одному и тому же пути, по прямой линии, словно по канату.

Этот первый день оказался коротким, потому что солнце быстро от нас спряталось. Еще не было пяти, когда мы увидели, как что-то набросилось на него, стало вгрызаться в него снизу. В тот день это был рог, венчавший один из хребтов; этот рог вонзился в нижнюю часть солнечного диска, как клин, которым раскалывают деревянный чурбан.

Солнце действительно разрубили пополам, от нижнего края и до верхнего; и эти половины там, наверху, расходились друг от друга все дальше, а потом упали вниз, каждая в свою сторону, и покатились прямо на вас. В небе остались висеть две большие темно-красные головешки, быстро уменьшавшиеся в размерах. А потом рог и удерживающий его откос стали наклоняться, наклоняться все ниже и сбросили с себя свою тень, словно одежду. Солнца больше не было. Осталась только большая тень, лежавшая на нас; потом мы увидели, как она побежала позади нас, быстро взбираясь сначала по травянистым склонам, потом, чуть замедлив свой бег, по первым скалам; а в это время все вокруг меняло свой вид, меняло цвет, и даже погода изменилась.