Благочестивые женщины, соблюдавшие целомудрие ради духовного совершенствования, служения Господу и ближним своим, не всегда довольствовались апостольской жизнью бегинок и других сестер. Некоторых из них манил аскетизм в его самых жестких формах вместе с доказательствами небесного благоволения, поскольку это сочетание могло привести к причислению к лику святых. Для соблюдающей целибат и чрезвычайно честолюбивой верующей женщины такой путь духовного развития был несравненно более привлекательным, чем стезя материнства и послушания в браке.
Некоторые целеустремленные женщины долго злоупотребляли суровым аскетизмом, до голода изнуряли себя постом, умерщвляли плоть, притупляли чувства и даже придумывали для себя настолько отвратительные испытания, что могли быть уверены в том, что другие их не повторят. Ни бегинке, ни обычной монахине никогда не пришло бы в голову пить гной раковых больных или воду, которой обмывали гниющие конечности прокаженных.
Быть причисленным к лику святых составляло серьезную проблему. Лишь три тысячи двести семьдесят шесть человек, скончавшихся от возникновения христианства до 1500 г., обрели этот статус. Лишь восемьдесят семь из них стали святыми с 1350 по 1500 г. При этом соотношение между мужчинами и женщинами в тот период изменилось с пяти к одной до примерно двух с половиной мужчин к одной женщине. С 1350 по 1500 г. – эти данные статистики для нас здесь особенно важны – число святых из женщин-мирянок превзошло число мужчин, хотя их среди служителей Церкви, причисленных к лику святых, было явно больше, чем монахинь, ушедших в монастыри. Для женщин, мечтавших о святости, это была самая многообещающая эпоха [310] .
Святость в то время составляла великую цель, примерно такую же, какой теперь для некоторых является победа на Олимпийских играх или Нобелевская премия. Для женщин, чьи возможности в области выбора призвания были резко ограничены либо тяжким трудом, либо материнством, перспектива стать самой ревностной верующей была крайне привлекательна. Особенно для очень умных женщин, во всем стремившихся к совершенству, таких как Екатерина Сиенская, чья недолгая, но яркая жизнь обеспечила ей вечность святости.
Екатерина – урожденная Катерина ди Бенинказа – родилась в 1347 г. Она стала двадцать вторым ребенком из двадцати пяти детей Лапы ди Пьяченти и ее мужа Джакомо, предприимчивого красильщика сукна. У нее была сестра-близнец, хворая малышка Джованна, которую Лапа отдала кормилице, а сама кормила грудью крепенькую Екатерину дома. Вскоре Джованна умерла, а Екатерина полнела на материнском молоке. Лапа ее кормила и выхаживала целый год, дольше, чем любого другого своего ребенка, пока снова не понесла, и молока у нее больше не стало. В 1348 г., когда Екатерину отняли от груди, на Италию обрушилась страшная эпидемия бубонной чумы. Ее семья выжила, но охватившие людей ужас и паника сказались на всех жителях города. Пострадала ли Екатерина как-то особенно? Наверное, нет, хотя она всегда чутко реагировала на замечания Лапы о том, что была особым ребенком, которому на роду было написано жить, в то время как Джованна умерла. В детстве она постилась, как это обычно делают благочестивые маленькие девочки. Она радовалась детству, смеялась и часто играла во дворе. К пяти годам девочка преклоняла колени и читала «Аве Мария» на каждой ступеньке лестницы, ведущей к ней в спальню. Она поклонялась и благоговела перед Евфросинией – легендарной девой, которая смогла избежать брака, переодевшись мужчиной и уйдя в монастырь.
В возрасте шести или семи лет у Екатерины было видение Иисуса и некоторых святых. Она несколько лет размышляла над тем, что оно могло означать. Девочка и ее маленькие друзья создали что-то вроде кружка, где бичевали себя завязанными узлами веревками. Роль Екатерины в побуждении к этому определялась глубиной ее религиозного чувства, но в таком добродетельном возрасте такого рода вопросы почти никогда не обсуждались.
Когда Екатерина была подростком, Лапа ей рассказывала о приближавшейся женской доле. Теперь девушке приходилось не только мыть лицо, но и пользоваться косметикой, красить волосы под блондинку и завивать их. Все это служило подготовкой к неизбежному замужеству. Позже, когда ей исполнилось четырнадцать лет, Екатерина представила себе мистический брак с Христом – восхитительную церемонию с участием Пресвятой Девы Марии, Иоанна Богослова, святых Павла и Доминика и даже царя Давида, несущего псалтырь. Иисус сам нежно надел ей на палец золотое кольцо, украшенное жемчужинами и бриллиантом. «Се, Я сочетаюсь с тобой браком в вере, Я – Творец и Спаситель твой. Ты сохранишь эту веру незапятнанной до тех пор, пока не взойдешь на небо праздновать со Мной вечный брак [312] , – говорил он, – когда тебе будет позволено видеть Меня и радоваться со Мной» [313] , Потрясенная новая четырнадцатилетняя Христова невеста сразу же принесла в дар мужу свою девственность.
Когда Екатерине было пятнадцать лет, мир ее вдребезги разбился. Ее обожаемая старшая сестра Бонавентура скончалась родами. Вскоре такое же несчастье произошло и с Джованной, сестрой Екатерины, названной так в честь умершей сестры-близнеца. Девушка винила себя – она опять осталась жить, а другие были обречены на смерть. Если раньше ее религиозные убеждения можно было назвать просто благочестивыми, то теперь она стала ими одержима. Именно тогда девушка стала вести все более аскетический образ жизни, который в итоге убил ее, когда ей – как Христу – было тридцать три года. Одним из проявлений этого стало то, что она прекратила есть все, кроме хлеба, сырых овощей и воды. Тем временем Лапа и Джакомо все внимание сосредоточили на единственной выжившей дочери, потому что остальные умерли. Задача Екатерины, как они ее видели, состояла в том, чтобы заключить брак, который помог бы укрепить семью. Разве можно было придумать в этой связи что-то лучшее, чем брак с овдовевшим мужем Бонавентуры?
Екатерина недолюбливала своего зятя – грубияна и сквернослова, и потому сама мысль о таком браке была ей отвратительна. Она демонстративно напомнила о данном ею обете хранить невинность в мистическом браке с Христом. Ожесточенная борьба с родителями лишь укрепила ее решимость противиться свадьбе со смертным мужчиной. Она нашла себе в этом союзника – относившегося к ней с сочувствием священника, предложившего ей доказать свою искренность стрижкой белокурых волос. Екатерина с энтузиазмом постриглась, и ничем не выдающееся лицо девушки осталось без украшения.