– Отвлекающая тактика? – Линнет взяла нож и кусочек хлеба. – Не понимаю, о чем вы. – Она принялась с преувеличенным усердием намазывать на хлеб мягкий сыр.
– Есть такая концепция – quid pro quo, – объяснил граф. – Поскольку среди многих других бесполезных предметов я изучал и латынь, то могу объяснить, что это переводится примерно так: услуга за услугу.
Вероятно, близость Федерстона все же туманила ее мозги, потому что она даже примерно не смогла понять, к чему он клонит. Недоумение, должно быть, отразилось на ее лице, поскольку Джек с невозмутимым видом продолжил:
– Я уже сказал вам, как меня называли в школе. А это означает, что вы обязаны сказать мне, какое у вас было в детстве прозвище.
– Я ничего вам не должна, – проворчала девушка, но граф только ухмыльнулся в ответ, по-прежнему глядя на нее вопросительно.
Пытаясь игнорировать его взгляд, Линнет молча положила себе на тарелку ветчину и кусочек цыпленка и принялась есть. Но пристальный взгляд графа ужасно ее нервировал, пришлось сдаться.
– Боже мой! – воскликнула она, отставив тарелку. – Ну какая вам разница, как меня называли в детстве?
Ухмылка Джека стала еще шире.
– Неужели не понятно? Вы явно не желаете ничего мне говорить, тем самым возбуждая мое любопытство. Поэтому я не могу не настаивать.
– Все равно ваше любопытство останется неудовлетворенным, – заявила Линнет. Указав на бутылку шампанского, спросила: – Вы собираетесь ее открыть? Или ждете, когда нагреется, чтобы потом приготовить чай?
– Я с удовольствием его открою, но вам не дам.
– Почему?! – возмутилась Линнет. – Потому что я отказываюсь говорить про свое прозвище?
– Что вы, я никогда не стал бы использовать шампанское в качестве рычага давления на вас. – Джек усмехнулся. – Это было бы недостойно. Просто мне сказали, что вы предпочитаете имбирный эль, поэтому я принес его для вас.
– Кто это вам сказал? – спросила Линнет, уже зная ответ. – Моя мать, да?
Джек кивнул, достав бутылки из ведерка со льдом.
– Узнав, что вы не слишком жалуете чай, я решил заменить вечернее чаепитие пикником, – объяснил он, открывая меньшую из бутылок. – И тогда я спросил, какое вино вы предпочитаете, а ваша мать сказала, что вы больше всего любите имбирный эль. Она же мне сообщила, что «приличная юная леди» не пьет вина до шести часов вечера.
Линнет театрально закатила глаза и откусила большой кусок ветчины.
– Время суток тут не играет никакой роли. Моя мать считает, что незамужняя женщина вообще не должна употреблять спиртное. В любое время. Поэтому она мечет молнии, когда я поступаю иначе.
Пробка с громким хлопком вылетела из бутылки с шампанским, и Джек потянулся к бокалам.
– Так вот почему она бросала на вас такие неодобрительные взгляды, когда вы пили херес в Ньюпорте?
– В этом тоже вы виноваты, – заявила девушка, взяв протянутый ей бокал, наполненный шампанским. – Мать всячески подталкивала меня к вам, повторяла, что у меня есть шанс выйти замуж за лорда. Причем так навязчиво вас расхваливала, что я почувствовала острую необходимость чего-нибудь выпить. Да, кстати… – Линнет нахмурилась, обдумывая неожиданно пришедшую ей в голову мысль. – Откуда вы знаете, что я в тот вечер пила именно херес? Насколько я помню, слуги разносили еще и портвейн.
Джек улыбнулся, наполняя свой бокал.
– Вы не пили портвейн.
Граф произнес эти слова с такой уверенностью, что Линнет, не удержавшись, проговорила:
– Но ведь золотистый портвейн и херес выглядят совершенно одинаково. Вы не можете точно знать, что именно я пила.
– Могу. – Джек поставил бутылку обратно в ведерко и снова улыбнулся. – Дело в том, что я почувствовал вкус хереса, когда целовал вас.
– О!.. – Линнет бросило в жар, ей стало трудно дышать. Сердце же гулко забилось в груди. Нечто подобное она почувствовала, когда граф посмотрел на нее в бальном зале миссис Дьюи, и позже – в гостиной леди Трабридж. Вроде бы пора ей уже привыкнуть, но не получалось. А сейчас, когда они были наедине… О боже, неужели это чувство доставляло ей удовольствие?!
Тут ресницы графа чуть опустились, и он посмотрел на ее губы. Линнет же почувствовала полную беспомощность – была не в силах даже пошевелиться. При этом она почти не сомневалась: Джек вспоминал сейчас тот момент, когда целовал ее. И теперь она точно знала, что испытывала тогда именно удовольствие. Пожалуй, даже… наслаждение, раскрывавшееся в ней, словно цветочный бутон навстречу солнцу.
Тут взгляд графа опустился еще ниже – туда, где билось ее сердце. И жар стал еще сильнее. Он шел откуда-то изнутри, распространяясь по всему телу до кончиков пальцев. Линнет отчаянно покраснела и поняла, что больше не сможет вынести такое напряжение. Она отвела взгляд и выпалила:
– Кролик! – Странно, но в этот момент ее самые неприятные детские воспоминания показались ничего не значившей чепухой. Лучше уж думать об этом, чем краснеть под пристальным взглядом графа, понимая, что он думает о ее губах со вкусом хереса. – В детстве меня называли Кроликом.
– Что?.. – Джек фыркнул, и она с облегчением поняла, что он отвлекся от ее губ. – Но это прозвище вам совершенно не подходит. Не могу представить себе женщину, менее похожую на робкого кролика, чем вы.
– Причиной была вовсе не робость. – Линнет сделала большой глоток шампанского. Колючие пузырьки приятно защекотали горло. – У меня выдавались вперед зубы, – сообщила она, стараясь казаться безразличной. В конце концов, все это было очень давно. – К тому же кожа была всегда очень бледной, а волосы – светлыми, почти белыми. Вот другие девочки и прозвали меня Кроликом. К счастью, с возрастом волосы потемнели, кожа немного загорела, а мама нашла дантиста, который исправил мне прикус. Но тогда, в десять лет, я действительно была похожа на кролика.
– Это не прозвище, – решительно заявил Джек, и Линнет показалось, что он оскорбился за нее. – Это насмешка, вот что это такое. Кроме того, я нисколько не сомневаюсь: даже в десять лет у вас было сердце львицы. Пусть таким и будет ваше новое прозвище – Львица. Оно вам очень подходит. А мне, наверное, придется иногда страдать от ваших коготков.
– Если вы этого заслужите…
– Итак, вы – Львица. Но я не понимаю, почему вы с такой неохотой вспомнили о детстве?
– Вы уже знаете почти все мои недостатки. Один из них – тщеславие. Мне не нравится, когда напоминают, какой простушкой я была когда-то.
– А я думаю, вам до сих пор обидно, что в детстве вас дразнили.
– Глупо, я знаю… – Линнет пожала плечами, стараясь казаться безразличной. – С возрастом обида должна была пройти.
– Да, возможно. Но забыть о ней не всегда легко, особенно для такого человека, как вы.
– Спасибо, что правильно поняли мое тщеславие, – усмехнулась Линнет.