Несмотря на возмущение, я понимала, что не права, и если бы Левка был помоложе, он на равных участвовал бы в опасной операции. Не мешало бы вспомнить, какое количество героев Советского Союза и просто героев во время войны дал стране еврейский народ, впрочем, и татар было не меньше, не говоря уже о самих русских. Ладно, или грудь в крестах, или голова в кустах, пришлось согласиться.
После обеда решили съездить за город к друзьям. Москва жила одной ей известной жизнью. Бутики и магазины, сверкая соблазнительными огнями, рекламировали товары такой стоимости, что даже при большом и непреодолимом желании их купить, сделать это не было никакой возможности! Рестораны и кафе просто забиты людьми, а говорят, что народ плохо живет! Живет, конечно, неважно, но где-нибудь за сотню километров от Москвы, а так в столице – всё путем.
Обратно ехали в вагоне электрички в полудреме от усталости… а зря. Никогда не надо расслабляться и клевать носом, особенно если ты в дороге. Мы и не заметили, как в наш вагон ввалилась группа неонацистов…
Их было шестеро. Все, естественно, бритоголовые, на ногах «гриндерсы» (тяжелые ботинки с коваными подошвами), чтобы при побоях нанести жертве наибольший ущерб здоровью, кое-где на теле, несмотря на куртки, просматривались нацистские татуировки. В общем, те еще отморозки! Даже бандиты не убивают просто так, из ненависти, как эти звери. За нападениями уголовников стоят материальные ценности, а у этих выродков – цвет кожи, разрез глаз, другой язык.
Подумать только, мы – страна, победившая фашизм в далеком 1945, – стали инкубатором для взращивания нацистских головорезов сегодняшних дней. Сколько за ними убитых и изувеченных людей, поплатившихся лишь за то, что имели другую национальность. Сколько искалеченных, разбитых судеб! Убит бандой отморозков! За что? Ни за что! За то, что чуть крупнее, чем у них, нос или темнее волосы.
Но самое ужасное, что адекватного и справедливого наказания для этих ублюдков нет! Именно поэтому, сидя в клетке за десятки убийств и покушений, они смеются в лицо тем, кто пережил трагическую потерю своих родных. А вот если бы для этих мерзавцев была предусмотрена смертная казнь, им точно было бы не до смеха. Если бы я судила их, в нарушение своего профессионального долга, совершила бы следующую акцию. Несмотря на мораторий, зачитала бы приговор по-своему, так бы и сказала: «Приговариваются к высшей мере наказания – смерти!» Сделала бы это лишь для того, чтобы увидеть их искаженные от ужаса лица, услышать их вопли и стенания о пощаде и просьбы о прощении у обездоленных потерпевших. Когда они, даже не задумываясь, отбирают жизнь у других – это легко, но когда забирают жизнь у них – страшно! Я абсолютно согласна с известным психиатром-криминалистом Михаилом Виноградовым, который уверен в том, что страшнее наказания, чем смерть, в природе не существует.
Человек может приспособиться и жить везде: и на улице, и в тюрьме, и в дурдоме. Может дышать свежим воздухом, есть, заниматься какими-то делами, в конце концов, думать, мечтать, вспоминать… А из тюрьмы и вовсе выйти по условно-досрочному освобождению. Со смертью же все заканчивается раз и навсегда, поэтому не правы те, кто думает, что тюрьма – это лучшее наказание для преступников. Нет, тюрьма – это, в первую очередь, надежда на продолжение жизни. В конечном итоге, проходит все, пройдет и тюремный срок, а вот из мира иного шансов вернуться, увы, нет. Я слышала, израильские ученые сделали открытие, что нацизм – это вирус, который заражает все больше и больше молодежи, но это заболевание можно успешно лечить. После непродолжительного курса такого лечения у инфицированных вирусом нацизма пропадают все признаки враждебности к иным, чем они, людям. Возможно, конечно, это только теория, но и она имеет право на жизнь!
Может, уже стоит подумать об этом в масштабе всей страны, где градус ненависти столь велик, что выводит Россию на передовые позиции по процветанию коричневой чумы. И на жутком примере многострадальной Украины можно сказать абсолютно точно, что неконтролируемая вспышка эпидемии нацизма поставит любую страну на грань страшной катастрофы, когда точка невозврата будет уже пройдена! В той же Германии, если и проходят немногочисленные шествия немецких неонацистов, то навстречу им с протестами выходит почти весь город, потому что немцы отлично помнят уроки своей страшной истории!
Между тем, банда юнцов по-хозяйски прошлась по вагону, выдернув с мест трех человек неславянской внешности. Мне стало до дрожи, до жути страшно, и я судорожно сжала руку побледневшего мужа. С неонацистами лоб в лоб мы сталкивались впервые, раньше бог миловал! Эти отморозки гоготали, толкали, шпыняли несчастных, которых поставили на колени посередине вагона. Остальные пассажиры, находясь в состоянии шока, в ужасе забились на своих местах. Ни один не рискнул встать на защиту жертв фашистского произвола, как, впрочем, и мы с Левой. Я сидела ни жива ни мертва, молясь, чтобы не начали требовать наши паспорта, как это делали другие выродки. Людей со славянскими именами оставляли в живых, иных попросту убивали. А в наших документах аппетитно красовались сочные еврейские фамилии и отчества Штерны… Рафаиловичи… Я молилась, чтобы состав поскорей прибыл на остановку, но поскольку мы ехали наземной электричкой от друзей, проживающих в пригороде, то надеяться на это было совершенно нечего! Вдоволь поглумившись и поиздевавшись над несчастными, один очень упитанный, маленького роста, схватил парня, похожего на индуса, и, вытащив массивный нож, взмахнул им…
Не знаю, но какая-то неведомая сила подняла меня с места и на весь вагон, на чисто немецком с фашистскими интонациями я гаркнула:
– Halt! Hände hoch! (Стоять! Руки вверх!)
Людская стена вздрогнула, думая, наверное, что началась новая война с немцами, а тесак агрессора, выпав от неожиданности из рук, со стуком упал на грязный пол. Шесть голов повернулись в нашу сторону и шесть пар злобных глаз с удивлением уставились прямо на меня.
Черт, черт, черт!!!
Леденящий страх сменила паника. Какая дура! Вот так, накануне великих дел, погибнуть от рук этих юных отморозков?! Нет! Только не это!
– Ой, что будет-то, что будет?! Идиотка, молчала бы в «тряпочку», теперь вот помирать придется из-за этой чертовой борцовки за справедливость! – заметались в ужасе душевные половинки.
«Не борцовки, а борца, – машинально поправила я их про себя. – Нет, все равно выкрутимся! На то мы и русско-татарские евреи!»
– Слышь, Балда, – растерянно обратился к приятелю тот, что уронил нож, – чё это за грымза такая?!
Здоровяк, носящий оскорбительную кличку «Балда», в недоумении пожал плечами.
– Ты дебил что ли, Карлсон? Я почем знаю? Я эту телку в первый раз вижу, вроде не по-нашему треплется. Спроси вон у Геббельса, он в этом шарит!
– Lassen Sie sie in Ruhe! (Оставьте их в покое!) – твердо и злобно произнесла я, играя и дальше свою поганую роль. – Sie sollen für uns arbeiten und nicht sterben! (Они должны на нас работать, а не умирать!)
«Министр пропаганды» чутко прислушивался к моей речи, но на лице было написано полное непонимание сказанного.