Оставшись без жителей, без хранителя, стежка не схлопнулась в один момент, как бывает, а сдавала свои позиции каждый год, месяц, день, час. Безвременье откусывало от нее по кусочку, стирало дома, поглощало дороги. Так будет до тех пор, пока здесь не останется того, что не по силам уничтожить даже nonsit tempus, того, что было здесь с начала времен — нитка, соединяющая миры, дорога и больше ничего. Так было, пока сюда не пришли люди, звери, ведьмы и демоны, пока не основали поселение. Возможно, этому месту еще повезет.
Дома остались лишь вдоль центральной улицы. Они не разрушались от старости, не ветшали, не гнили рамы и двери, лишь проступила легкая ржавчина на петлях, скобах и замках. Стены заметены снегом до половины, блестели на солнце грязные стекла окон, в нашей тили-мили-тряндии еще не миновала середина дня. Из дымоходов не вился теплый дым. Со всех сторон к последним следам жизни, когда-то кипевшей здесь, приближался лес, взрывая корнями фундаменты домов, разламывал стены и выбивал окна ветками-лапами, обнажая врастающие в землю печи, ведра, столы, стулья и кровати. Это и есть настоящие зубы времени, неотвратимо перемалывающие все на своем пути. Здесь некому останавливать их, нет людей, нет хранителя, нет волшебства жизни.
— Что мы ищем? — спросила я.
— Вон его дом. — Пашка указала на одноэтажную деревянную постройку с голубыми ставнями и флюгером в виде оскаленной морды неизвестной зверюги на крыше.
— Мило, — я подошла ближе, — уверена?
— Да. Костя из тех, кто любит поболтать в постели. Я рассказов о прежних временах наслушалась на все будущее.
Чем ближе мы подходили, тем больше казался дом. Центральная часть — бревенчатый сруб и два крыла более поздней постройки. Дверь приоткрыта, и внутрь намело немало снега. Пол пошел буграми. Весной все это растает, потечет, впитается в темное дерево, высохнет, и доски покоробит еще больше. При входе сохранились вешалка — доска с загнутыми гвоздями и лавка, то ли обувь ставить, то ли сидеть. Ни обоев, ни штукатурки, ни электричества, этот дом был построен очень давно, когда о подобных изысках не подозревало даже человечество.
Большая центральная комната, про такую бы сейчас сказали «в футбол можно играть». Белая печь, теперь уже относительно белая, все успело отсыреть, стул без ножек, темные потолочные балки. Никого. Ничего. Тишина.
Надеюсь, Пашка не рассчитывала, что беглый любовник оставил здесь подсказку для поисковой партии.
— Я хочу спуститься в подвал, — заявила она, когда мы закончили осмотр дома, бегло заглянув в две пристроенные позднее комнаты, бывшую спальню и библиотеку.
— Зачем? — Я передернула плечами. — Тут давно никого не было, и неизвестно, не рухнет ли дом нам на головы.
— Можешь постоять здесь.
Девушка вернулась в прихожую, и не успела я обрадоваться завершению экспедиции, как разглядела то, что пропустила при входе. Люк в полу. Пашка потянула за ручку, в лицо нам дохнуло холодом и тьмой. Раньше в таких ямах нормальные люди хранили продукты, а чем там занимался целитель-экспериментатор, я знать не хотела. Явидь вгляделась в темноту мгновенно раздвоившимися зрачками. Я смогла разглядеть очертания первой ступеньки.
— Жди здесь, — скомандовала Пашка и стала спускаться.
Вот тут меня проняло по-настоящему. До сих пор я считала нашу вылазку авантюрой, капризом девчонки, у которой пропал парень. Как я спускаюсь в свой подпол? Три ступеньки и прыжок с последней. А подруга шла вниз. Первая ступенька, вторая, третья, пятая, седьмая, одиннадцатая. Не лестница из перекладин, за которую надо держаться руками, а подземная шахта, больше уместная в замке, чем в деревенской избе.
Святые! Я не могу оставаться тут. Не хочу воспитывать яйцо, если с Пашкой что случится, мне бабки за глаза.
Я достала телефон и, настроив подсветку экрана на максимум, ступила на лестницу. Так и есть: камень не дерево. Внизу что-то блеснуло, и я увидела Пашкино лицо, задранное кверху глубокого колодца темноты. Свет отражался от ее зрачков. Я стала спускаться следом, подсветка экрана терялась на фоне всеобъемлющей темноты. Нам предстоял путь вниз.
У страха глаза велики, всего минута или около того в каменном мешке, по стенам которого закручивается спиралью лестница, а я уже начала дергаться от каждого шороха, который сама же и издавала. Спуск закончился у каменной арки входа. Куда? Не знаю. Мы оказались в странном месте — зале, размеры которого трудно оценить, когда из источников света у тебя экран сотового. Каменный пол с рисунком из желобков, то и дело пересекавшихся и убегавших дальше во тьму. Пашка ушла вперед, изредка ее шаги отражались глухим эхом то с одной стороны, то с другой, и где она на самом деле, оставалось лишь гадать.
Я нащупала рукой ближайшую стену и пошла вдоль нее. Под пальцами неровность грубой необработанной породы и холод. Пещера уходила все дальше и дальше, и я уже не думала, что прогуляться по подземному лабиринту было хорошей идеей, когда стена под пальцами неожиданно обрела скользящую гладкость и теплоту. Я направила на нее свет экрана. В этом месте породу долго шлифовали, до стеклянной гладкости, до блеска, до разбегающихся по подземелью лучиков, будто расчищали холст, чтобы потом нанести на него круг. Вплавить в него. Толстая полоса углубления в породе, загнутая в кольцо. Я провела пальцем по окружности: та же шлифовка и гладкость, но на пару сантиметров глубже. В круг вписан знак интеграла, лежащего горизонтально. Эмблема здорово напоминала клеймо.
— Знак рода, — сказала явидь, и я подпрыгнула на месте.
Телефон выскользнул, упал на пол и потух. Я выругалась, присела и стала шарить рукой в темноте.
— Пошли. Здесь ничего нет, — грустно сказала девушка, наклоняясь и вкладывая трубку сотового мне в руку.
В ее голосе было столько разочарования, у меня язык не повернулся сказать, что идея была бредовой с самого начала. Бывают ситуации, когда радуешься даже таким. Влюбилась ли она на самом деле в той степени, в которой это доступно нелюдям, или проснулся инстинкт защищать гнездо и тех, кто считается семьей? Не знаю. Для всех будет лучше, если Константина не найдут. Для всех. Для меня. Для нее. Для стежки. Для виновников его исчезновения, буде такие найдутся. Даже для… э-э-э, яйца. Отсутствие экспериментатора — благо, а присутствие — проклятие. Я в это верила.
Мне начали сниться кошмары. Плохие сны и раньше были частыми гостями в моей спальне, но они были привычными, если так можно сказать про кошмары. Я знала свои страхи, знала, чем заканчивались. Этот был новым. О темном спуске колодца, об арке, ведущей в каменный зал, о неровной стене, о шагах в темноте и о разбивающемся и гаснущем сотовом. Из тьмы выходила не подруга, а кто-то другой. Он хватал меня за одну руку, а стена под другой начинала гореть и плавиться, течь, как металл, изменяться. Невидимая ладонь сдавливала кости до треска. Голос из темноты кричал: «Знак рода! Знак рода!»
В первый раз я отмахнулась от сна, зная, что ничего другого после прогулки по подземелью и быть не могло. На следующую ночь сон повторился с тем отличием, что пришло осознание, где я. Метры земли и камня над головой, удушливое чувство безнадежности. Мне никогда не выбраться из темноты. Мы с незнакомцем кричали вместе, он — о знаке, я — от ужаса.