— Семеро стали его основами, — рассказывал хранитель, — и пока эти основы стоят, стоит и эта земля. Убери одну опору, и безвременье сделает шаг вперед, убери еще одну — и оно сделает два. Дорога здесь будет всегда. Но заставить non sit tempus отступить могут только опоры, люди, их воля и сила. Чем их больше, тем крепче земля под ногами, чем меньше, тем ближе колебания безвременья. Выбьешь одну — стежка устоит, две, три, четыре — закачается, останется одна — и село умрет, одна опора не сможет удержать безвременье. Жители разбегутся еще раньше.
— Захватывающе, — я стиснула зубы, — а если поближе к нашим временам, шаман — это?
— Константин.
— Не годится. Он не сидит здесь с начала времен.
— Никто не сидит, — он развел руками, — опоры меняются, их не всегда семь, хотя хотелось бы. Сейчас, например, стежку хранят пятеро, в прошлом веке их было шесть. Кто-то уходит, кто-то умирает, кто-то исчезает. Важность не в личностях, а в их силе. Целители, потомки первых шаманов — лекарей, и так уж совпало, что он был опорой и в Иванькове, и у нас, когда там спасать стало уже нечего. Люди меняются, суть остается.
— Колдун — Семеныч?
— Вы совершенно правы.
— Продавшаяся — Тина.
— Да, — хранитель сложил руки на груди.
— Остальные? Нелюдь? Изменяющийся? Проклятый? Кто там еще?
— Сожалею, — он склонил голову, — эти знания опасны для нас, узнай те двое о всех опорах, мы бы сейчас не разговаривали. Вы леди и так догадались о многом, подождите немного и узнаете остальное.
Я закрыла глаза, ожидание, приправленное болью, выматывало.
— Одна из тех двоих, — я сменила тему. — Вера сказала, что отомстила Миле, девушке, что унесла в filii de terra сына. Ты ничего не знаешь об этом?
— Я не покидаю стежку, — парень развел руками, но что-то в его голосе, может, неуверенность, меня насторожило.
— Скажи, прошу. — Я даже привстала, едва не зашипев от всколыхнувшейся боли.
— У земли детей появился хранитель, — он опустил голову, — девушка, смертельно раненная днем ранее. Принявшая браслеты Милана. Красивое имя.
Я выругалась. Несправедливо. Этой девчонке столько пришлось вынести, и для чего? Ее время, ее жизнь с сыном украли. Игорь вырастет и покинет filii de terra, а она останется там навсегда.
— Что будет с ней, если из filii de terra исчезнут дети?
— Она умрет, так же, как и все хранители.
Ефим встал, одернул мундир и подал мне руку.
— Пора, леди.
Я вздохнула, стиснула зубы и поднялась. Что ж, вот он момент истины. Стоило руке поменять положение в пространстве, в ней взрывалась огненная бомба. Я больше не чувствовала ни пальцев, ни ладони, ни кожи, ни мышц, ни суставов — один клубок сплошной обжигающей боли. Я вскрикнула и покачнулась. Парень тут же оказался рядом, поддержал, извинился, я уже сбилась со счета в который раз, сказал что-то успокаивающее и подвел к спуску в подвал. Ролевая игра — воплоти свой кошмар в реальность.
Как он умудрился опуститься вместе со мной вниз и не сломать шею, не знаю, не до того было. Сквозь слезы я увидела перед собой дурацкую дверцу неоткрывающегося сейфа в стене.
— Смелее, леди, — шепнул Ефим.
Чего они от меня хотят на этот раз? Я не знаю кода. Мне обещали, что боль пройдет, если закончить начатое. Боль — переходный этап. Тут они не оригинальны, рождение и смерть, счастье и разочарование — этапы нашей жизни, и, преодолевая каждый, мы чувствуем боль.
Я подняла огненный обрубок, почти ничего не соображая. Хуже стать не должно, потому что хуже некуда. Только бы не заорать и вытерпеть. Кодовый замок, ручку которого я крутила неоднократно. Первое прикосновение откатилось назад волной огня. И я завыла, зажмурилась и едва не упала. Надо закончить. Пройти через такое еще раз, я не смогу. И не хочу. Колесико легко вращалось, едва слышно пощелкивая, когда стрелочка проваливалась в деления цифр. Туда-сюда. Без цели, без смысла, не запоминая порядок чисел. Желая, чтобы все кончилось.
И оно кончилось. Мир потемнел. Лампа мигнула, погасла и снова зажглась. Я уже была не в привычном подполе, где на стеллажах валялась оставленная прежними хозяевами рухлядь. Это был МОЙ подвал МОЕГО дома. Я видела каждую его черточку, каждую щелочку, каждую поверхность с облупившейся краской. Стены, пол, потолок, лестница — все пришло в движение, не части дома, а детали детского конструктора.
Дверца сейфа стекла большой серебристой каплей, но я едва удостоила ее взглядом. Рука коснулась холодного камня, что скрывался под ней, и это было прекрасно. Кожа была слишком горяча, и твердая порода потекла. Мог ли камень расплавиться на самом деле? Не имеет значения, потому что он стекал, и с каждым движением из руки уходила боль, исчезал огонь, вливаясь в твердую стену. Я провела по стене ладонью размашистым резким движением, как стирала влагу с запотевшего зеркала в ванной. Теперь я знаю, откуда у всех этот зеркально ровный участок в породе, они сделали его своими руками, расчистили холст, на котором суждено появиться картине определившей их дальнейшую жизнь. Я водила пальцами по каменному холсту, оставляя в нем глубокие борозды рисунка. Своего рисунка, смысла которого я не знала, но он казался таким подходящим, таким «верным» для меня, для дома, для стежки. Круг — куда ж без него, круг — это защита, барьер. Внутри угловатая геометрическая буква «я», или ромб на ножках, или рыба, поставленная на хвост. Мой знак.
Боль исчезла без следа, оставив после себя блаженную прохладу. Я сделала шаг назад, не в силах оторвать глаз от знака. Я видела свой и видела другие, они будто накладывались друг на друга. Резкая «Z» Тины, женщина, до этого спящая в своей кровати, открыла глаза и посмотрела на меня. Мы были в разных домах, на разных концах села, но видели друг друга. Заглавная «Е» ведьмака, который отсалютовал мне бокалом вина, сидя у камина. Ромб с кругом внутри, так напоминающий глаз нелюдя, и ярко рыжий кудрявый мужчина со светлыми глазами, захлопнул толстую книгу, снял очки и строго, по-учительски, посмотрел на меня. Крестик из детской игры с маленькими черточками на концах, и что-то вроде туманной дымки взлетают под потолок, открывая алые глаза. И я знаю, это «что-то» смеялось, ему было весело. Лежащий интеграл и черный целитель, к которому прижималась обнаженная, если не считать чешуи, явидь, взмахнул рукой и рыкнул: «Сгинь! Не до тебя!»
— Святые. — Я в панике огляделась.
Подвал моего дома. Все осталось и все изменилось. Вместо прямоугольника, повторяющего форму комнаты, — шестиугольный цилиндр с узором из желобов на полу, линии вдоль стен и от углов к центру, похоже на недорисованную снежинку, или паутину. Потолок поднялся метра на три, деревянная лестница с перилами у одной из стен заканчивается нормальной дверью, а не люком. Стены стали утопленными нишами, куда переместились стеллажи с полками. Лишь одна чиста и величественна — та, на которой я нарисовала знак.
Ефим лучисто улыбался. Еще бы, я на его месте тоже бы сияла тульским самоваром. Стежка приобрела еще одну опору, еще один шаг отделил его от безвременья. Я чувствовала в нем глубокое удовлетворение от хорошо проделанной работы. Именно так. Не видела по лицу, а ощущала. Словно мне стали доступны его эмоции, словно я нечисть.