За спиной Семеныча стал собираться пылевой смерч. Хлопья тумана, грязь, пыль, песок, обрывки листьев, травы закручивались спиралью высотой в человеческий рост. Ведьмак говорил и говорил. Гортанные слова резали слух. Руки изгибались, пальцы переплетались и подрагивали от напряжения, ладони сходились и расходились. Смерч дрогнул и потянулся к первой фигуре на своем пути. Заклинание вытянулось, верхнее окончание сузилось, став похожим на веретено. И, качнувшись к старику, сорвалось с места. Это напоминало бросок кобры, резкий, стремительный и неожиданный. Рядом приглушенно вскрикнула Тина. Смерч прошел сквозь тело старосты, сквозь поясницу, сквозь пряжку ремня. Все посторонние частицы осыпались на землю. Остался чистый ветер заклинания.
Старик запнулся, пылевое веретено вздрогнуло, но поток неизвестных слов возобновился. Заклинание повело верхушкой, как гончая носом. Все видели, как тяжело ведьмаку дался этот прорыв сквозь собственное тело, это же ждало и нас. Веретено качнулось к фениксу и через мгновение уже вылетело из затылка мужчины, пройдя прямо через лицо, через надетые очки. Алексий покачнулся, но устоял. Я слышала, как клацнули его зубы. Пылевой смерч собрался снова. Бросок, на этот раз к бесу. Заклинание врезалось в плащ, как раз на уровне кармана, куда проклятый опустил варежку. Это было похоже на выбивание ковра, удар по ткани, колышущееся полотно и в воздух взлетает темная пыль, темный дым. Вместо того чтобы пройти сквозь эфемерное тело Михара, заклинание ударило его, рассеялось и, обтекая плащ, собралось за его спиной в подвижное острожалое веретено. Встретились две стихии, состоящие не из вещества, а из магии, и одна из них оказалась крепче.
Черный целитель крякнул, когда смерч рванулся к нему и прошел сквозь запястье с кожаным ремешком. Тина издала тихое шипение, выпуская воздух меж стиснутых зубов, магическое веретено влетело в кольцо с финифтью.
Я следующая.
Носик смерча собрался напротив приколотого к груди украшения. Я выдохнула. Заклинание рванулось вперед и ударило в блестящую, сделавшую честь любой сороке, брошку. Сильно, со звоном и белыми искрами, рассыпавшимися перед глазами. Смерч отбросило назад или он отступил сам. Подобрался как хищник, почуявший добычу, став в два раза короче. Взведенная пружина, готовая вот-вот распрямиться. И она распрямилась. Удар. Сердце колотилось как сумасшедшее, отдаваясь в ушах, в ногах, руках, горле. Я не устояла, сделала шаг назад. Веретено изогнулось для нового броска. Ведьмак, пытавшийся удержать магию под контролем, вскрикнул, и я поняла: все идет не так. Что-то изменилось, когда заклинание дошло до меня, стало неправильным. Третий удар был последним. Брошь разлетелась блестящими металлическими осколками, будто была сделана не из металла, а из стекла.
Я падала, чувствовала, как лечу назад в темноту и неизвестность. Прежде чем она поглотила меня целиком, пришла обида на судьбу, глупо было бы погибнуть от неправильно наложенного заклинания. Защитного заклинания.
— Не пущу! Это память о Петре Сергеевиче!
— Послушайте…
Голоса, разные, громкие и тихие, целые фразы и неразборчивое абсолютно неважное «бу-бу-бу». Меня качало на качелях, вверх — вниз. Падение, и непроницаемые облака укутывают со всех сторон, звуки стихают и отдаляются. Взлет, и они прорываются сквозь пелену, что-то требуют и грозят.
— Ефим, нашел что-нибудь?
— Нет.
— Уберите старуху!
— Я тебе уберу! Я так уберу, что твоим родителям стыдно станет! Меня в твоем возрасте учили уважать старших…
На минуту мне показалось, что сквозь пелену облаков пробивается солнечный свет, что стоит мне взлететь повыше, они разойдутся, и я прорвусь. Но нет, я опять лечу вниз, в теплую, уютную темноту, которая ничего не требует, в которой необязательно шевелиться, в которой необязательно существовать. Свет гаснет. Звуки смазываются.
— Михар, возьми ее!
— Не могу, на ней наш защитный знак.
— Да, что за идиотизм, в конце концов!
— Следите за языком, молодой человек.
— Поддерживаю.
— Но Семен Евгеньевич…
— Заткнись, Арсений.
На этот раз полет был долгим. Свет резал глаза, в нем появились тени, большие и маленькие. Я закрылась от него руками.
— Она приходит в себя.
Голос совсем рядом. Ему вторит стон, и я понимаю, что мой собственный. Прорываюсь на поверхность, и темнота отступает окончательно. Откуда столько света? На него больно смотреть.
— Ольга? — Ближайшая тень превращается в Тину. — Как ты?
— Погоди, — попросил кто-то, — дай ей прийти в себя.
— Что случилось?
Святые, что с моим голосом? Тоненький мышиный писк и то звучит громче. Я несколько раз моргнула, привыкая к свету. Темные деревянные балки на фоне беленого потолка. Значит, я дома, в кровати, в спальне, рядом сидят Тина и старик.
— Что произошло? — спрашиваю я, на этот раз выходит лучше.
— Так сразу и не скажешь, — вздохнул Семёныч, — давай-ка поднимайся. Там твоя эта… приживалка за наследство Петра Сергеевича воюет, кем бы он ни был и когда бы ни представился.
Староста криво усмехнулся, только глаза остались серьезными и какими-то встревоженными.
Все оказалось не так плохо, как я успела нафантазировать. Встать удалось, хоть и не без помощи, но с первой попытки. Голова не кружилась, тело не ломило, грудь вполне ожидаемо болела, как раз в том месте, где висела брошь. Дыхание перехватывает, но терпеть можно.
В гостиной ждали остальные. И бабка. Бориса не было, наверняка отослали.
Марья Николаевна стояла у подножия лестницы, уперев руки в бока, памятником последнему защитнику чердака и сдаваться захватчикам, явно не собиралась. Знак на ее запястье сиял, как весеннее небо. Напротив старухи в бешенстве сжимал кулаки мохнобровый. В воздухе за ним висел плащ проклятого, капюшон лежал на плечах. Неоформленная голова из черного дыма с красными огнями глаз повернулась в мою сторону. Алексий и Константин сидели за столом, предпочитая не препираться с бабкой ни за чердак, ни за что-либо другое. Умных людей видно сразу.
— Марья Николаевна, — позвала я.
— Дочка, — бабка охнула и, забыв про вверенный ее охране объект, подбежала ко мне, — как же ты меня напугала.
Она дотронулась до моих рук, щеки, волос, не доверяя глазам, желая удостоверится, что я — это по-прежнему я.
— Давайте-ка присядем, — предложил ведьмак.
Константин тут же встал, уступая мне стул. Чудеса.
— Что случилось? — спросила я в третий раз, садясь напротив феникса. — Периметр установлен?
Алексий покачал головой.
— Кто получает плетей? Только не говорите, что я, — попытка пошутить провалилась, лица оставались серьезными.
— Не ты, — Семёныч поджал губы, — я.