Я видела, что творилось с соседями по дому, когда в ГДР начались все эти революционные события. Моя соседка, с которой я дружила, неделю плакала. Она плакала именно по утраченной идее, по крушению того, во что они всю жизнь верили. Для них это стало крушением всего — жизни, карьеры. Они же все остались без работы, был запрет на профессию. У Кати в садике была воспитательница, по призванию воспитательница. После падения Стены она уже не имела права работать в садике и воспитывать детей. Они же все были сотрудниками МГБ. Она пережила психологический кризис, потом все-таки как-то справилась, пошла работать в дом для престарелых.
Еще одна знакомая немка из ГДР устроилась в западную фирму. Она работала там уже довольно долго и вполне успешно, когда вдруг ее шеф в пылу какой-то дискуссии сказал, что все бывшие гэдээровцы тупые, необразованные и неспособные— в общем, люди второго сорта. Она все это выслушала и говорит: «А вот я из ГДР. Вы считаете меня тоже ни на что не способной?» Шеф замолчал, не нашелся, что ответить, а претензий к ней по работе у него никаких не было».
То, о чем рассказывает Людмила, подтверждают многие, работавшие в ГДР и знающие страну и людей. Говорят, что восточные немцы искренне верили в идею справедливого устройства общества, в котором нет бедных и богатых, все имеют право на достойную жизнь, бесплатное образование и медицину, верили в светлое коммунистическое будущее, и большинству из них нравилось социалистическое настоящее. Мало того, судя по опросам, проведенным уже в наше время, в 2010 году, через два десятилетия после краха соцсистемы, более 80 % восточных немцев тоскуют по социализму и прежним временам. Еще более удивительно, что «осей», как называют в Германии восточных немцев, вдруг массово поддержали те, кто всю жизнь прожил в западногерманских землях. Почти 72 процента (!) граждан бывшей ФРГ признались, что стандарты немецкого социалистического государства их сейчас вполне устроили бы.
Удивительный, конечно, поворот массового сознания западного обывателя. Однако он продиктован вполне конкретными обстоятельствами — ухудшением условий жизни и перспектив развития и очевидной неспособностью найти выход из сложившегося положения в рамках капиталистической системы. Тогда как социализм такой выход предлагает.
Но социализм был разрушен, причем разрушение началось там же, где когда-то и начиналось его построение. И многие, выросшие при нем, получившие, благодаря соцсистеме, образование, интересную работу, вполне достойную зарплату, жилье, от этого строя с энтузиазмом отказались. Был среди них и Владимир Путин.
Интересно, задумывался он тогда: бывает ли светлое капиталистическое будущее? Вот так, чтобы для всех, а не для пяти — десяти процентов самых ловких и счастливых? Потому что нищие и бездомные ведь есть и в самых богатых капиталистических странах — тех, которые называются развитыми и цивилизованными. Попробуйте-ка ранним утром, как пришлось однажды автору этой книги, зайти, например, в лондонское метро. Я увидела в подземном переходе множество местных бомжей, лежащих там стройными рядами. Правда, лежали они почти все в спальниках, а не на газетах, как в Москве. Цивилизация все же. (Про живописных французских клошаров уже и говорить не приходится — их наверняка наблюдали все, кто хоть раз мог проехаться «по Европам».)
Или же Путин, как и многие его соратники и сторонники, считал тогда, что достойная жизнь для всех — это утопические мечты, которым человечество предавалось со времен Кампанеллы и которым никогда не суждено воплотиться в действительность? Иначе почему все эти радетели за демократию и свободу, начиная свою так называемую перестройку, предпочли социальной справедливости экономическую выгоду и целесообразность? И разве мы их получили? Справедливости ради надо сказать, что Путин в подготовке этих перемен в жизни страны не участвовал и участвовать не мог, работая в ГДР. Но вот в осуществлении участие принимал, и немалое.
Путины вернулись в Россию в начале 1990 года. Вернулись, на самом деле, в другую страну, хотя вначале этого даже не заметили: в магазинах были все те же дикие очереди, к которым теперь прибавились еще карточки, талоны, пустые прилавки.
«Мне первое время после возвращения, — вспоминала Людмила, — было даже страшно по магазинам ходить. Я не могла, как некоторые, искать, где подешевле, выстаивать очереди. Просто заскакивала в ближайший магазин, покупала самое необходимое — и домой. Впечатления были ужасные.
К тому же никаких особых денежных накоплений за годы работы в Германии у нас не было. Все деньги «съела» покупка автомобиля. Правда, наши соседи-немцы отдали нам свою старую стиральную машину, 20-лет-ней давности. Мы привезли ее с собой, и она еще лет пять нам служила…»
Возможно, по этой причине они на первых порах ощущали некоторое внутреннее раздвоение. Они вернулись домой, куда так стремились. Но, с другой стороны, жизнь страны во время перестройки оказалась столь непривлекательной, что возникло что-то вроде ностальгии по тому, что они утратили, — по той ГДР, где они прожили почти пять лет, где у них появилось много друзей, где был уже налаженный, устоявшийся быт. Однако ГДР уже не существовало, вместо нее появилась объединенная Германия, другая страна, к которой даже ее коренным жителям еще нужно было привыкнуть.
Хорошо, что хоть о жилье позаботились раньше. Как уже говорилось, вся семья Путиных была прописана в 27-метровой квартире на улице Стачек. Однако родителям, один из которых был ветераном и инвалидом Великой Отечественной, а другая — инвалидом первой группы, выделили однокомнатную квартиру в новом доме. Эти две квартиры Путины обменяли на одну хорошую трехкомнатную квартиру на Среднеохтинском проспекте, где и поселились вместе с родителями. Однако квартира была в ужасном состоянии и требовала очень серьезного ремонта. Но на ремонт первое время денег не было, зарплату Владимиру Путину задерживали. Правда, потом все выплатили.
Словом, Людмила оказалась с детьми и родителями мужа в совершенно неприспособленной к жизни квартире, заставленной коробками с вещами. Даже мебели не было — в Германии ее не купили, а тут покупать оказалось не на что. Так и жили первое время — как на вокзале.
Детей надо было устраивать в садик. Тут Людмиле повезло — она нашла недалеко от дома хороший садик, и заведующая, войдя в их положение, приняла девочек. Теперь и она смогла устроиться на работу — в Ленинградский университет, на курсы повышения квалификации, где стала преподавать немецкий на кафедре иностранных языков. Одновременно пошла на курсы вождения и, спустя некоторое время, уже сама отвозила Машу, которая стала заниматься скрипкой, на занятия к учительнице музыки.
Тем не менее, несмотря на все трудности и некоторую бытовую неустроенность, с которыми ей, как всегда, пришлось бороться в одиночку, Людмиле все же в каком-то смысле было легче — главную ответственность за жизнь и благополучие семьи, тоже как всегда, нес муж.
А он тогда оказался на распутье — он решал, чем же заниматься дальше, продолжать ли службу в органах или выбрать другую стезю. По его собственным словам, он даже думал, не пойти ли в таксисты. Между тем ему, как он потом рассказывал журналистам, после возвращения из Германии предлагали работу в Москве, в центральном аппарате КГБ. Он даже советовался тогда об этом со своим бывшим начальником, и мудрый Лазарь Лазаревич посоветовал ему выбрать Питер, где жили родители и были друзья, где у Путиных была квартира, пусть и общая с родителями.