Олег прервался.
– Ну и что? – осторожно спросила Ирка. – Просто скупой немец. У иностранцев, я слышала, так принято – каждую копейку экономить. В Европе или Америке богача от бедняка отличить совершенно невозможно. Ну, не принято у них благосостояние демонстрировать публично, жить на широкую ногу…
– Возможно, – отозвался Трегрей. – Я этого наверняка не знаю. Знаю лишь, что Герман не менее семидесяти процентов от всего своего немалого дохода вкладывает в исследовательские центры, где работают над созданием лекарства от СПИДа. Не потому что сам болен или болен кто-то из его близких, нет. А потому что вкладывать деньги в это – надобно. Он напросте не может себе позволить жить на широкую ногу. Как бы я хотел, чтобы среди моих соотечественников было поболе таких германов!.. Разделение по принципу уровня достатка – всего лишь неразумная выдумка, оправдание потаканию собственным слабостям. И я сюминут не только Россию имею в виду, а и весь прочий цивилизованный мир. То скверно, что в России гораздо больше таких, кто живет – для себя. Кто и своих детей воспитывает в том же духе. Кто, работая на государственных предприятиях, ведающих добычей природных ресурсов, имея зарплату, в тысячи раз превышающую среднюю, даже не задумается о том, чтобы потратить хоть малую ее часть на что-то другое, кроме как на себя. Кто-то работает исключительно ради удовлетворения своих прихотей, живет одним днем, беря, как говорится, от жизни максимум – для себя же, – а кто-то работает на перспективу своей страны и всего человечества, на будущее.
Олег поднялся и сел в постели. Обычно невозмутимый, сейчас он выглядел не на шутку взволнованным:
– Напросте дух захватывает при мысли о том, как далеко бы могло шагнуть Отечество, если бы доходы от предприятий – вперво государственных – распределялись разумно и правильно. Дух захватывает при мысли о том, что было бы, если средства, выделяемые на нужды страны, не растекались бы по карманам государственных служащих, а шли куда следует в полном объеме!
– Разве с коррупцией у нас не борются? – неуверенно спросила Ирка. – Вон по телику то и дело слышишь: того разоблачили, этого арестовали… Хотя, конечно, что толку выхватывать из общей кучи отдельных личностей, когда воруют – все. И все об этом прекрасно знают. А те, кто назначен с коррупцией бороться, знают это лучше других. И сами воруют не отставая…
– И страшно думать, – продолжил Олег, – что Россия, которую мы, ее граждане, привыкли считать могучей и непобедимой, уже не способна на великое… Чтобы создать великое, надобно уметь отдавать самого себя, надобно быть готовым на жертву… А нынешние… ответственные лица не только не способны пожертвовать чем-то своим ради общего, хоть малой толикой, они даже нипочем не смогут удержаться, чтобы не урвать от общего себе. Да что там ответственные лица, все население такое… приученное четко различать «мое» и «не мое», воспитанное в духе: «я ничего никому не должен, потому что каждый сам за себя». Страшно подумать: в современной России ни-ког-да не создадут ни-че-го великого! Не будет ни технологических прорывов, ни экономического чуда, ни выдающихся спортивных достижений. Даже дороги не приведут в порядок. Даже по-настоящему хорошего фильма не снимут… Покуда не придут те, кто взращены для великого. Покуда не придет новая элита. Истинная элита!
Олег замолчал.
– Думаешь, на самом деле все так плохо? – тихонько спросила Ирка, пораженная неожиданным всплеском эмоций.
– Я не думаю, – ответил он. – Я знаю.
– Боюсь я за тебя, – искренне сказала Ирка. – Прямо сердце не на месте…
– У тебя всегда сердце не на месте.
– Да…
Мойщик салона проката автомобилей «Эх, прокачу!» Сурен, позевывая и подтягивая сползающие джинсы, вошел в просторный гараж. Включил свет и двинулся вдоль выстроенных рядом автомобилей. Здесь, в металлической коробке гаража, было холодно, шаги Сурена отдавались громче и звонче – будто кто-то размеренно шлепал по бетонному полу парой мокрых рыбин.
«И чего в такую рань открываться? – вяло тосковал Сурен, из-за яркого электрического света моргая непроснувшимися еще глазами. – Все равно раньше обеда ни одного посетителя не предвидится…»
Внезапно ход мыслей его прервался – Сурен заметил в салоне одной из машин, «Хонды Цивик», которую он, кстати, собирался сейчас помыть, человеческий силуэт. Мужчина, вернее, молодой человек, сидел на водительском сиденье, положив руки на руль, сидел прямо, почему-то закрыв глаза, и в позе его читалось напряжение и сосредоточенность. Кто это? Как он сюда попал?..
Секундой позже Сурен осознал как. Да через гаражную дверь, как же еще! Она ведь открыта была, чего он спросонья не заметил. Отперта и распахнута, он ее точно не открывал; вот они, ключи, в кармане. Сторож, что ли, дядя Ашот, позабыл закрыть? И кто этот тип? Чего ему нужно? Вознамерился угнать машину? А почему светлым утром, а не темной ночью? И чего он там сидит-то, будто окаменел?..
Сонное оцепенение враз слетело с Сурена. Он попятился к выходу, лихорадочно соображая: нужно немедленно звонить в полицию, нужно поднимать дядю Ашота… Да жив ли он вообще, дядя Ашот? А если этот тип его… того?..
Он уже почти добрался до выхода, как вдруг увидел в дверном проеме дядю Ашота, который с самым беззаботным видом помахивал во дворе метлой. И в этот момент щелкнула, открывшись, дверца «Хонды», и незнакомец поманил к себе Сурена:
– Будьте любезны… На минутку! Как ваше имя?
Сурен ответил, едва ворочая языком.
– Вас-то мне и надо, – сказал незнакомец. – Подойдите ближе, пожалуйста.
На негнущихся ногах Сурен покорно подошел к «Хонде». Незнакомец, в облике которого, как он сейчас заметил, не было ничего страшного, смотрел прямо на него. И взгляд этот вдруг обездвижил Сурена. Он замер на одном месте, тело его будто превратилось в глыбу льда, а в голове стало происходить нечто странное, непонятное… Сурен прямо физически почувствовал, как оживился, затрепетал его мозг, будто незнакомец запустил туда незримые проворные пальцы. Перед глазами Сурена замелькали картинки недавнего прошлого – словно он смотрел видеозапись в ускоренной обратной перемотке. Вот вынырнуло из недр его памяти чье-то лицо, странно смазанное, зыбкое… и мельканье картинок прекратилось… Вот лицо стало крупнее и вместе с тем чуть-чуть резче, будто на него навели фокус; кажется, еще немного, и черты его проступят отчетливо, и…
Жуткая боль обожгла Сурена, точно в лицо ему плеснули расплавленного металла. Он не смог даже закричать. А быть может, и закричал, но померкшее сознание уже не зафиксировало этот крик.
Очнулся он лежащим на полу, незнакомец сидел над ним, зачем-то водя открытыми ладонями обеих рук у его лица, точно гладил не касаясь. Боль еще ворочалась в голове, но быстро утихала, и Сурену пришло на ум, что причиной этому утиханию являются пассы незнакомца.
– Действительно, блок… – сказал незнакомец. Он не к Сурену обращался, он отвечал каким-то своим мыслям.