– Не совсем обошлось. Ещё и эта ситуация с Висюковым… Как бы Димку не обвинили в нападении на милиционера.
– Отправлю его в Париж. Пусть там его Валя, Жак и Надя обучают, они отлично владеют предметом.
– Да и им помощник не лишний, – кивнул майор. – Заодно повысь ему зарплату, он заслужил.
– Безусловно.
– И последнее: убийство депутата пытаются увязать с твоими выстрелами в покрышки его машины.
– Как он был убит – можешь рассказать?
– Да. Когда вышел на улицу, чтобы ехать домой, неизвестный выстрелил в него три раза. Дважды в грудь, а затем в голову. Из кольта.
Кароль хлопнул себя по колену:
– Вот чёрт! Копируют мой почерк, гады!
– Ну, не совсем так: выстрелы в упор могут означать, что киллер непривычен к кольту. Но – учти, что происходит.
– Слушай! Откуда дровишки?
– От Сергеева, вестимо. Хорошо, он подтвердил твоё алиби – что вы мирно балакали как раз в момент убийства Иванова. Даже странно, что убийцы не учли такую возможность.
Кароль пожал плечами:
– Им просто не повезло. Согласись, вероятность этого была невысока. Впрочем, пожалуй, действительно не учли, что их же усилиями я сейчас постоянно на виду у Сергеева. Не так просто совместить убийство с подставой. В такой ситуации, практически любое другое алиби можно считать слабым. Был бы я дома или в агентстве – сомнительное алиби…
– Ладно, теперь ты вне подозрений. Но подумай вот о чём: кому мешал этот депутат?
– Честно? Мне мешал. Старые счёты, ещё с советских времён. Не настолько, чтобы убить человека, но по морде я бы ему при случае надавал. Сволочь гэбистская…
– Да-да, ты рассказывал. Но ведь не поэтому ты стрелял в его машину?
– Нет, конечно, просто совпало. И окажись на его месте другой козёл, который готов по людям ехать – и по его железному коню бахнул бы.
– Не сомневаюсь, – вздохнул Зелинский. – Да и Вадик Сергеев не сомневается. Но, конечно, лучше, чтобы никто больше не был в курсе.
– Мне вот что непонятно: кто это на нас телеги покатил?
– Думаю, некто, пользующийся услугами товарища депутата. Тут, правда, список длинный выходит. На виду, разумеется, его партийная фракция – «Красное пробуждение» во главе с товарис-чем Жигановым. Но ведь и они – не более чем чей-то фиговый листок.
– Чей именно? И не стряпал ли Иванов какие-то дела помимо тех, которые официально проходили через эту фракцию?
– Ну, мой дорогой, ты и вопросы задаёшь! Наверное, было и такое. А вот подробности… Чёрт знает. Зачем тебе это нужно – хочешь расследовать его убийство?
– А что? Мне нельзя – как подозреваемому?
Зелинский ответил не сразу. Посмотрел задумчиво на друга и вдруг заявил:
– Хм! А ведь это мысль! Если бы ты не был подозреваемым, Сергеев первый побежал бы к тебе за консультацией! И, вполне вероятно, убийство оказалось бы уже раскрыто.
Кароль невольно усмехнулся:
– Спасибо за такое лестное мнение. Но коль скоро вы с Сергеевым уверились в моей невиновности, может, поделитесь информацией?
– Я не могу, у меня её просто нет. Это пусть Вадик сам. Только он, наверное, побаивается. Сам только сегодня тебя отстаивал перед начальством.
– Что? – подскочил Кароль. – Что ваше начальство против меня имеет?
– Сиди спокойно, не дёргайся, дружище. Уже не имеет. Не совсем наш Варикоз из ума выжил. Сергеев с Лыковым пошли к нему и всё разложили по полочкам. Только и теперь не всё слава Богу, потому что расследование убийства депутата проводится под эгидой ФСБ…
– Случайно не Антошки?
– Нет, другой отдел, хотя Антон наверняка в курсе. Но если он тебе не звонил, значит, нельзя.
– Ну и чёрт с ними, – с досадой произнёс Андрей. – Я одного не пойму: им что нужнее – убийство раскрыть или секретность соблюсти?
– Ты не поверишь, но – второе. Нераскрытых убийств по всей России столько, что можно Швейцарию заселить второй раз, а за нарушение секретности нам всем влетит – мало не покажется. Придётся к тебе в агентство уходить.
– Будешь получать по пять-шесть нынешних окладов. Плохо, что ли?
Майор вздохнул:
– Сам не знаю, что меня удерживает. Знаешь, сам себе говорю: отслужу до пенсии и уйду к Андрюхе. Но при этом знаю, что если меня с работы не попрут, то сам не уволюсь.
– Мазохист ты, – вздохнул Кароль. – Ладно. От меня что-нибудь требуется?
– Только одно, дружище: постарайся поменьше выходить, а если приспичило – постоянно будь на виду, для алиби. А то как бы тебе очередную провокацию не состряпали. Как ты это совместишь – не знаю, но ты же гений, так что получится.
Люба Зелинская
– Мотор! Снимаем! – прозвучали волнующие слова режиссёра Меньшиковой, и началось удивительное действие, которое порождает кино. Сейчас, волею режиссёра, снималась сцена, с которой доложен был начаться фильм: пробуждение Маши в клинике компании, занимающейся переносами во времени.
Люба, то есть Маша, открыла глаза и, усердно изображая смену сонливости нарастающим удивлением, огляделась. Она находилась в небольшой комнате, исполняющей обязанности больничной палаты. Справа – столик со стаканом воды, на полу – белые тапочки, на изножье – халат, в углу – табурет.
– Добрый день, Маша! – в комнату вошла, улыбаясь, Зиночка Федотова – исполнительница роли психолога. – Меня зовут Людмила. Просто – Люда. Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, чувствую себя хорошо. А где я?
Зиночка-Люда присела на табуретку.
– Маша, вы хорошо помните последнее, что с вами случилось?
Молодая женщина вздохнула и пожала плечами:
– Меня собирались расстрелять гестаповцы. В последнюю ночь я плохо себя чувствовала и уснула прямо на каменном полу. А потом было что-то странное… И вот я здесь. Только не знаю – где.
– Маша, я обязательно отвечу на ваш вопрос, только давайте сначала посмотрим один фильм.
Люда вынула из кармашка халата пульт управления и нажала кнопку. С потолка спустился экран. Люда погасила свет в комнате, и на экране появилось изображение. Двое коренастых эсэсовцев тащили Машу – избитую, окровавленную, в разорванной одежде, босую – по лестнице наверх. Вышли из здания во двор тюрьмы, в середине которого – столб. Кругом – снег. Справа выстроился ряд полицаев с карабинами. Камера приблизилась, показывая поверхность столба: множество мелких дырочек среди красноты – следы пуль, убивших людей…
Машу поспешно привязали к столбу.
– Целься!
Люба невольно прикрыла глаза – как в момент той съёмки, когда Машу расстреливали.
– Пли!