Он чуть не выругался вслух, взбираясь по тропе на гору над Разделом. Дневной свет уже начал меркнуть. Волнующий травы ветер улёгся, его хриплый голос стал теперь едва слышным шёпотом.
Шёпот крови был лишь одним из множества, и все добивались внимания, все предлагали свои противоречивые советы – несовместимые пути спасения. Но для них спасение – всегда бегство. Несчастная крыса больше ни о чём не может думать… а камни усаживаются… оседают.
Отчуждение. Всё, что я вижу вокруг… кажется чужими воспоминаниями. Трава на низких холмах, выступы горной породы на вершинах, а когда солнце садится и ветер стихает, пот на моём лице высыхает, и приходит тьма – и я пью её воздух, словно целительную воду. О, боги, что это значит?
Смятение не ослабевало. Я сбежал из мира этого меча, но чувствую на себе его цепи, они натягиваются, сжимают всё сильнее. И в этом давлении – ожидание. Когда сдашься, когда покоришься? И ожидание перерастёт… во что? Перерастёт во что?
Баргаст сидел среди высокой, рыжеватой травы на вершине холма над Разделом. Сегодняшний поток торговцев уже начал мелеть по обе стороны баррикады, клубы пыли – рассеиваться над разъезженной дорогой. Другие разбивали лагеря – горловина на перевале уже превращалась в неофициальный пограничный пост. Если ситуация не изменится, пост пустит корни, станет деревушкой, затем городком.
Но этого не случится. Мы слишком непоседливы. Дуджек определил наше ближайшее будущее в клубах пыли, которую поднимает армия на марше. Хуже того, в этом будущем есть прорехи, и похоже, что «Мостожоги» провалятся в одну из них. Бездонную.
Задыхаясь, подавляя очередной приступ боли, капитан Паран присел на корточки рядом с полуголым, покрытым татуировками воином.
– Ты с самого утра надулся, как племенной бхедерин, Тротц, – сказал он. – Что вы там со Скворцом задумали?
Тонкогубый, широкий рот баргаста скривился в чём-то отдалённо напоминающем улыбку, тёмные глаза продолжали неотрывно следить за происходящим внизу, в долине.
– Холодная тьма проходит, – пробурчал он.
– Худа с два! Солнце зайдёт через минуту, идиот.
– Холод и лёд, – продолжил Тротц. – Слепой к миру. Я – Сказание, и Сказание слишком долго не звучало. Но время пришло. Я – меч, который вот-вот вырвется из ножен. Я – сталь, и в свете дня я ослеплю вас всех. Ха!
Паран сплюнул в траву.
– Молоток упоминал, что ты вдруг стал… разговорчив. Ещё он добавил, что это никому пользы не принесло, поскольку, открыв рот, ты растерял последние крохи здравого смысла, если вообще их когда-либо имел.
Баргаст ударил себя кулаком в грудь, звук был гулкий, точно барабанная дробь.
– Я – Сказание, и вскоре его расскажут. Увидишь, малазанец. Все вы скоро увидите.
– У тебя под солнцем мозги спеклись, Тротц. Ладно, мы сегодня вечером выдвигаемся обратно в Крепь. Впрочем, думаю, Скворец тебе это уже сказал. А вот и Вал, он тебя сменит на посту. – Паран выпрямился, поморщился, пытаясь скрыть пришедшую с движением боль. – А я пойду на обход дальше.
Он зашагал прочь.
Чтоб тебя, Скворец, что вы там удумали с Дуджеком? Паннионский Домин… какого Худа нам до этих новомодных фанатиков? Такие секты усыхают. Всегда. Схлопываются. Сперва власть захватывают писцы – всегда так – и начинают спорить про невразумительные детали вероучения. Появляются секты. Потом – гражданская война. И всё. Ещё один цветок растоптан на бесконечной дороге истории.
Да, сейчас всё так ярко и живо. Но цвета блекнут. Всегда.
Однажды Малазанская империя столкнётся лицом к лицу с собственной смертностью. Однажды и для этой Империи наступят сумерки.
Очередной узел боли обжёг так, что Паран согнулся вдвое. Нет, не думать об Империи! Не думать о Ласиин и её Выбраковке! Положись на Тавор, Ганос Паран, – твоя сестра спасёт Дом. Справится с этим лучше, чем когда-либо справился бы ты. Намного лучше. Положись на неё… Боль немного ослабла. Глубоко вздохнув, капитан продолжил спуск.
Тону. Клянусь Бездной, я тону.
Цепляясь, как горная обезьяна, Вал выбрался на вершину. Вразвалочку подошёл к баргасту. Оказавшись за спиной у Тротца, он ухватил одну из кос воина и сильно дёрнул.
– Ха-ха, – пробурчал Вал, усаживаясь рядом, – обожаю смотреть, как у тебя глаза выпучиваются, когда я это делаю.
– Сапёр, – ответил баргаст, – ты – грязь под камнями в ручье, который течёт по полю, где пасётся стадо хворых желудком свиней.
– Неплохо, хотя длинновато. Заморочил капитану голову, да?
Тротц промолчал, не сводя взгляда с далёких Тахлинских гор.
Вал стянул с головы обожжённую кожаную шапку, энергично поскрёб темя между редкими пучками волос и пристально посмотрел на товарища.
– Неплохо, – повторил он. – Благородство. Загадка. Впечатляет.
– А то! Но долго так держаться трудновато, знаешь ли.
– У тебя природный дар. Так зачем ты Парана морочишь?
Тротц ухмыльнулся, так что показался ряд голубоватых подпиленных зубов.
– Это весело. Вдобавок это работа Скворца – всё объяснять…
– Только он ещё ничего не объяснил. Дуджек вызывает нас обратно в Крепь, собирает всё, что осталось от «Мостожогов». Паран может радоваться. Будет ему нормальное подразделение, а не пара потрёпанных взводов. Скворец что-то говорил про будущие переговоры с Брудом?
Тротц медленно кивнул.
Вал поморщился.
– И что?
– Они скоро начнутся.
– Ох, спасибо, вот это новость! Кстати, я тебя официально сменил на посту, солдат. Внизу для тебя уже жарят тушу бхедерина. Я повара попросил нафаршировать его навозом, раз уж ты его так любишь.
Тротц поднялся.
– Когда-нибудь я тебя зажарю и съем, сапёр.
– И подавишься моей счастливой косточкой.
Баргаст нахмурился.
– Я от всей души, Вал. Чтобы оказать тебе последние почести, друг мой.
Сапёр прищурился и некоторое время недоверчиво смотрел на Тротца, а затем ухмыльнулся:
– Вот скотина! А я почти поверил!
Тротц фыркнул и отвернулся.
– «Почти», – передразнил он. – Ха-ха.
Скворец ждал, пока Паран вернётся к окаймлявшей форпост баррикаде. Бывший сержант, а теперь – второй по званию после Дуджека Однорукого командир в армии, Скворец прибыл с последним крылом морантов. Теперь стоял рядом со своим бывшим взводным целителем, Молотком, и смотрел, как два десятка солдат второй армии грузят на кворлов сбор за последнюю неделю. Паран подошёл – осторожно, словно пытаясь скрыть боль.
– Как нога, командир? – спросил он.
Скворец пожал плечами.