– Замнем, пожалуй.

Отец удовлетворенно кивнул. И все остались довольны.

Когда все ушли и мы с отцом остались одни, он взглянул на меня печально и спросил:

– Как ты думаешь, в чем твоя вина?

– Отец, я не специально…

– В чем вина?

Я молчал, подбирая мысли, составляя их в слова. Папа терпеливо ждал.

– Я сделал то, что нельзя исправить, – выдавил наконец я.

Тень улыбки скользнула в глазах. Он погладил меня по голове и поднялся. Разговор, урок и наказание были закончены, предмет исчерпан.

Вечером я случайно подслушал разговор родителей. Они сидели на террасе, на старом продавленном диване и смотрели на звезды, засеявшие небо. Мама спрашивала, где же мы найдем столько денег, а отец отмалчивался и гладил ее по голове.

– Ты мне всегда говоришь «не волнуйся – не волнуйся», а я не могу не волноваться, мне детей кормить, – ответила мама, будто отец что-то сказал. – Откуда у нас деньги? Все и так заложено-перезаложено. Вот теперь сынок дел натворил.

Отец тихо улыбнулся, сверкнув в темноте белоснежными зубами.

– Обещаешь, что все будет хорошо? – спросила Люся.

Хачик потеребил кончики ее пальцев.

Я стоял под звездным небом в кустах чайной розы и пытался на всю жизнь запомнить увиденное. Я старался запечатлеть каждую деталь, каждый штрих, словно завтра мне предстояла вечная разлука с родителями. Короткий и болезненный подзатыльник нарушил мою идиллию. Покачнувшись, я схватился за первое же, что попалось под руку. Им оказался затрепанный френч деда.

– Держись-держись, свалишься, – сквозь улыбку прогудел дедушка. – Пошли в дом.

Я стоял оглушенный видением открытой, не запертой от глаз любви моих родителей. Мне нужно было время, чтобы осмыслить увиденное.

– Я буду ночевать в саду. В доме жарко.

Она и ради нее!

Наш родитель продолжил читать «Крестного отца» и начал что-то подчеркивать в книге школьным карандашом. Дона Корлеоне подстрелили конкуренты. Папа переживал.

Сестры возились на тахте, и Света, свалившись, сломала лодыжку. Она лежала в гостиной среди подушек, загипсованная по колено. Папа читал.

«Дружба это все. Дружба больше таланта, сильнее любого государства. Дружба весит столько же, и даже чуть больше, чем семья…»

Марина открыла во дворе парикмахерскую и подстригла и покрасила восемь белых кур и двух коз. Фиолетовые с зеленой окантовкой твари пугали людей и других животных. Увидевшая их первой соседка – бабка Вардуи – приняла близко к сердцу эстетический удар от увиденного и была транспортирована в районную больницу. Папа был погружен в литературу.

«Дон Корлеоне нетерпеливо отмахивался от лирики. Умные люди всегда найдут выход из деловых затруднений…»

Мама пригрозила выйти на работу. Воплощая в жизнь свои угрозы, она пошла на курсы стенографисток. Папа хранил спокойствие с книгой в руках.

«– Я хотел бы работать на вас.

Говоря иначе – с безоговорочной преданностью, беспрекословным признанием верховной родительской власти дона…»

Дедушка смастерил в сарае модель «У-2», практически не отступая от оригинальных размеров. И грозился запустить с горной кручи, сев на место пилота. Папа шелестел страницами.

«Никогда не впадай в ярость… Никогда не угрожай. Заставь человека рассуждать здраво. Главное искусство состоит в том, чтобы подставлять левую щеку, когда тебя ударят по правой…»

Бабушка уехала к родственникам и вернулась. Папа не заметил и этого. Нет, вернее, он все замечал, но попал в какое-то зачарованное состояние.

«Есть в этом человеке настоящая твердость?»

А через пару месяцев пришла, наконец, иностранная посылка. К этому времени отец одолел восемьдесят одну страницу романа Марио Пьюзо.

У почты собралась вся деревня – поглазеть, как отец получает яркую иностранную коробку, замотанную желтыми клейкими лентами, наподобие бинтов. Люди хотели, наконец, понять, что же происходило со скромным сапожником Хачиком Бовяном?

Отец заплатил наложенным платежом, важно кивнул соседям и торжественно пронес свою долгожданную добычу по деревне. Увидев картонную коробку с желтыми лентами, многие были разочарованы. Но пришлось довольствоваться и этим. К тому же наклейки давали простор для фантазии.

– Это чтобы по пути не развалилась, – предположила тетка Дездемон, сморщенная лицом, похожая на чернослив старуха.

– Это чтобы сразу ты узнал свою коробку, чтобы с другими не перепутал, – сказала моя тетка Пепроне.

– Да как вы не понимаете, там что-то ядовитое, вот и наклеили, чтобы без специальных перчаток грузчики не брали в руки, – сказал пенсионер Степанян.

– Что ты говоришь такое? Хачик-то взял да понес, – заклевали его женщины.

– А потом, ядовитое красным выделяют!

– Вот вы ничего не понимаете, женщины. Хачик-то об этом еще не знает, – настаивал пенсионер.

От почты до дома его провожали односельчане и тревожно ждали на улице, пока Хачик, водрузив посылку в центр обеденного стола, распаковал ее дрожащими руками. Заглянул внутрь, тепло и нежно ахнул и… достал из недр ту самую пару чудесных босоножек, что пленила его на журнальной фотографии. Изящные, как пара лебедей, с каблуками такой невероятной высоты, что захватывало дух, с ремешками и бусинами пряжек, темно-бордовыми и соблазнительными, как спелые ягоды ежевики…

И папа сказал:

– До сих пор были слова, а теперь же начиналось дело.

И это сказал уже не он. Это был уже вселившийся в него дух вымышленного сицилийца Вито Корлеоне. Это был последний день творения.

Папа мой Хачатур Сергеевич оказался человеком благодарным. Не знаю, какого Бога благодарил бывший комсомолец Бовян, но по нашей армянской традиции созвал он на пир всю деревню, чтобы отпраздновать приход бандероли. Там же прилюдно взял на себя зарок – больше никаких пиров до… Он не сказал до чего, но мы уже понимали: он что-то задумал.

Слова закончились, началось дело.

Перемены

Не знаю, до какой страницы дочитал отец, но изменения происходили на глазах. Столичным родственникам отец заложил дом, машину и кукурузное поле, которое он один возделывал вместо целой колхозной бригады, а потому ему принадлежала половина урожая. На вырученные деньги он нанял десятерых сапожников, закупил материалы и принялся за воспроизводство итальянской красавицы. Мой отец прекрасно сознавал, что в случае неудачи рискует абсолютно всем, но под влиянием дона Корлеоне решил идти до конца.