— Брэнуэлл? — Папа шаркает вперед, вглядывается в контуры лестницы. — Что случилось, сударь? Полно, будьте мужчиной, возьмите себя в руки, ответьте мне.
Но Брэнуэлл лишь тихонько стонет, словно обращаясь к самому себе:
— Погиб, погиб, погиб.
— Вы же знаете, в последнее время от него трудно добиться толку, — говорит Шарлотта. — А теперь… Кажется, это как-то связано с завещанием. Миссис Робинсон присылала кучера, чтобы тот рассказал ему об этом.
— Довольно странно, — медленно произносит Эмили. — Почему просто не написать письмо?
— О, находясь в этом ужасном состоянии вины и горя, она, наверное, не способна на что-либо подобное. Молится и рыдает, чуть ли не с ума сходит из-за этого. Не знаю. — Ее взгляд падает на Энн, которая стоит у окна спиной к сестрам. — Энн, это похоже на миссис Робинсон?
— Признаюсь, что нет, — говорит Энн спустя несколько секунд. — Хотя у нее бывают… моменты набожности.
Энн морщится, как и всегда, когда ее принуждают дурно отзываться о ком-то: словно ей не нравится вкус этого.
— В общем, Брэнуэлл говорит, что условия завещания мистера Робинсона делают невозможным их брак. Если вдова Робинсон выйдет замуж за Брэнуэлла, она потеряет право претендовать на имущество покойного супруга.
— Это не то же самое, что сделать брак невозможным, — возражает Эмили. — И, кроме того, разве так не всегда бывает, когда вдова выходит замуж во второй раз? Ей остается только собственное имущество, что в случае с миссис Робинсон, осмелюсь сказать, довольно прилично. Энн?
— Не думаю, что она может стать бедной, — неохотно отвечает Энн. — Но ведь она привыкла жить на очень широкую ногу… Все это очень печально.
— Думаешь, в завещании говорится конкретно о Брэнуэлле? — Взгляд Эмили пронзает насквозь. У нее чутье на неправду. — Или она выставляет это в таком свете?
— С какой целью? — Энн пожимает плечами.
— Чтобы не подпускать его к себе. Потому что он ей не нужен.
Энн медленно отходит от окна, встревоженная.
— В таком случае… это можно воспринимать как доброту. Наверняка ему будет не так… больно, если он будет думать, что их разделяют обстоятельства. Лучше, чем быть отвергнутым.
— Не так больно, — безжалостно повторяет Эмили, — но, к сожалению, более драматично.
Неотложно, жизненно важно теперь это разделение между днем и ночью, сушей и морем, жизнью и сочинением. Только сочинение делает жизнь выносимой.
Несчастье Брэнуэлла, заполнившее их дом на недели и месяцы вперед, по сути, не является недостатком или негативом. Оно определяет Брэнуэлла. Это все, что у него есть; и такое впечатление, что, потерпев неудачи в столь многих жизненных начинаниях, он решил довести его до полнейшего успеха. Низшее существо, более заурядный человек, мог бы иногда поддаваться смирению, тихим мимолетным радостям. Только не Брэнуэлл. Он педант и перфекционист [103] страдания.
Все в большей степени работа за столом при свете лампы, чтения вслух и задумчивые прогулки по кругу становятся — не разрядкой, нет, это никогда не играло подобной роли — вопросом самоутверждения, воли, даже веры. Они очень устают, потому что, скажем, папа с Брэнуэллом весь день ведут масштабную нравственную битву, в которой всем им приходится принимать мучительное участие. Например, прошлой ночью Брэнуэлл встретил предрассветные часы, шумно слоняясь по дому, тарабаня в двери и сообщая каждому в перерывах между веселым визгом, что он знает их маленькие грязные тайны. Но усталость подобна непослушной собаке, которую нужно посадить на привязь за воротами. Как только дело сделано, можно усаживаться поудобнее.
А значит, бери перо и пиши. Зажги лампу. Не обращай внимания на обстоятельства. Придавай форму и осознавай. Но не теряй огня. Это такой же трудоемкий процесс, как превращение пламени в прямую линию.
И наконец, — смеем ли мы? Да, мы должны — Шарлотта может с уверенностью сообщить господам Айлотту и Джонсу, что Каррер, Эллис и Эктон Беллы в скором времени предложат три повести, или романа, или художественных произведения в прозе. Ей не по душе прикреплять ярлык к тому, что возникает из этого ночного озера воли. Это, как сказала Эмили, то, что мы всегда делали. Создание мира. Мир Энн очень похож на этот, и по нему можно двигаться со знанием дела, хотя и несвободно: это край неумолимых последствий, где слабый должен уступать сильному, где ее героиня, гувернантка Агнес, должна из последних сил выживать в холодной тени денег и власти мужчин. Мир Эмили завораживает и тревожит: в нем можно прикоснуться к невнятной йоркширской речи, в нем дождь вересковых пустошей хлещет по разуму вместе с запахом поросшего мхом известняка, и в то же время ты не дома, ты мог бы быть почти в Гондале или Ангрии, только вот башни и особенно темницы — духовные. Временами, когда Эмили читает вслух низким, почти гортанным голосом, Шарлотте хочется бежать, но она не знает, почему или куда побежала бы.
Что до ее собственного написанного мира, то частично он здесь, но Брюссель там тоже есть, как и pensionnat [104] с умной и любящей манипулировать людьми владелицей. Она думает назвать его «Учитель», но уж очень тяжело сказать что-то о своей работе. Энн находит брюссельскую часть очаровательной; только иногда, читая вслух, Шарлотта замечает в глазах Эмили особый скептический огонек, как будто та слышит тщательно продуманную ложь. Чем, конечно, и является художественная литература.
Нельзя ожидать, что Айлотт и Джонс заинтересуются чем-то настолько нравственно противоречивым, как романы, и Шарлотта уже переписывает адреса других издателей. Бери перо, продолжай идти вперед. Тем не менее издатели скрупулезно пересылают горстку отзывов, которые получили «Стихотворения». Есть и слова одобрения, особенно по поводу стихов Эллиса Белла. (Продолжай двигаться вперед, не оглядывайся, обгоняй время.) О, они даже предоставили, по просьбе Шарлотты, квартальный отчет о продажах.
Продано два экземпляра сборника «Стихотворения Каррера, Эллиса и Эктона Белов».
Два.
(Пиши, пиши.)
— Обычно в это время. То есть пациент часто именно в это время хочет провести некую духовную подготовку, — сказал хирург. — Но тут, конечно, я вторгаюсь на вашу территорию, мистер Бронте, а потому умолкаю.
— Я подготовлен, причем во всех отношениях, ко всему, что бы дальше ни произошло, — говорит папа. По-видимому, он действительно готов, ибо абсолютно комфортно чувствовал себя в ситуациях, в которых другие полезли бы на стенку.