Мелентий забрал, сунул послание за отворот ферязи и вышел. Путь неблизкий, но и умения да сноровки дружиннику княжескому было не занимать.
Правды всей дружинникам князь не сказал, упомянул татар — так понятнее и привычнее.
Едва дверь за дружинниками закрылась, как вошел встревоженный Агей. Так поздно князь его не вызывал, стало быть, случилась неприятность.
— Садись, Агей. Купцы из обоза поведали, что татары в Диком поле вертятся, причем — много. Как бы не напали. Похоже, выжидают. Как соберутся — ударят.
— Спаси и сохрани. — Агей перекрестился.
— Ты вот что, Агей. Завтра же всех, кто серп в руках держать может, в поле гони. Надо овес, ячмень да рожь убрать.
— Ей бы еще постоять — хоть седмицу.
— А пожгут коли басурмане? Чем скот да челядь кормить будешь?
— Тоже правильно. Завтра же всех в поле выведу. Недоберем зерна-то, но лучше синица в руке, чем журавль в небе.
— Понял, хвалю. И еще: кто в городе после уборки не надобен будет, пусть в Новосиль, Пронск или Тарусу — да хоть в Рязань к Олегу на время переберутся. Осенью по-всякому вернутся. Татары по грязи любят в юртах своих сидеть, а не воевать.
— Что, все так плохо? — с сомнением спросил Агей.
— Береженого бог бережет. Пока вроде тихо.
— Понял, княже, все исполню в точности. — Агей поклонился и вышел.
Федор Иванович запечатал сургучом пергамент для великого князя Московского.
У ворот послышался стук копыт, громкий разговор. Вскоре постучался и вошел боярин Никита Глебович.
— Вызывал, княже?
— Садись. Отдохнул? Пирогов домашних откушал?
— Ты прямо говори, Федор Иванович! Не за этим же вызвал!
— Не за этим, — согласился князь. — Снова ехать в Москву тебе предстоит, Никита.
— Чего так скоро? А ну как Олег Рязанский пронюхает про наши сношения с Василием? Быть беде!
— Похоже, беда уже у порога, Никита. Купец с обоза сказал, что на Орду напал какой-то Тимур. Кто такой и откуда — не знает. Но должен армию иметь могучую.
— Да уж, надо полагать. Орду еще никто крепко не бил. Одного Мамая только, так он темник, а не хан. А что же Тохтамыш?
— Сведений о нем не имею. Надо упредить Василия Московского об опасности. Коли Тимур этот неведомый, разбив татар, на Русь вздумает пойти, то войско уже сейчас собирать надо. Сам понимаешь: пока будут судить-рядить, пока гонцов разошлют, пока ополчение соберут, да дойдет оно до той же Оки — времени много пройдет. Боюсь, могут не успеть.
— А если слова купца — лжа?
— Чем мы рискуем? Урожай немного недоберем. Хуже, когда боярское ополчение соберется, а врага не будет. Но самое поганое, что может быть, — враг придет, а Русь не готова.
— Что у тебя, князь, голова о Москве болит? Москва далеко, а татары да Тимур этот — вон, совсем рядом.
— Потому я князь, а ты — боярин, Никита. Дальше своей выгоды не видишь ничего.
— А мое дело боярское — исполнять поручения княжеские. На словах Василию передать известие твое или пергамент дашь?
— Дам. Держи. — Князь протянул Никите запечатанный свиток пергамента.
Боярин осмотрел печать, сунул свиток за пазуху и встал.
— С богом, Никита Глебович! Сегодня же и отправляйся.
— На ночь-то глядя? Нет уж, завтра с утра выеду. С супружницей еще не натешился. Да и все равно до темноты далеко не уедем. А завтра, с первыми петухами и отъедем.
— Быть посему!
Боярин ушел, а князь задумался — все ли сделал, все ли предусмотрел? Вроде — все.
Князь прошел в спальню, разделся и лег. Однако сон не шел, мысли разные в голову лезли.
Утром князь проснулся в плохом настроении, не выспавшийся. Вроде и причин серьезных для беспокойства нет — только известия от купца заезжего, а вот поди ж ты! Мучила неизвестность, чувство неясной пока опасности. Ну, с татарами все понятно: налетели, пограбили, людей — кого побили, кого в полон увели. И так же быстро исчезли, как и появились.
А чужаки — кто? Что у них на ихнем басурманском уме? Ох, многострадальная Русь! И за что ей такие испытания? Может, живем неправильно? Так вроде соседей не обираем, в церковь ходим исправно.
Завтракать князь не стал. Умылся, подошел к распахнутому окну. Далеко в поле были видны маленькие фигурки крестьян, жнущих рожь. Молодец, Агей! Рано людей собрал да вывел в поле. И когда только успел? Инда косить да жать хорошо на утренней росе.
Из города через городские ворота тянулся длинный обоз из подвод. На которых сидели в основном детишки да бабы. Ай да Агей! Не ключник — золото!
Настроение улучшилось. Князь накинул ферязь и прошел к воинской избе. Дружинники уж встали давно, поели похлебки чечевичной с куриными потрошками и чистили да точили оружие, чинили конную упряжь. Это уж Данила, старший дружинник, расстарался.
А вот и он, легок на помине. Мужик здоровенный, как медведь, борода лопатой — черная, с легкой проседью. Не руки — лапищи. Кузнец Сафьян копье специально под него делал: наконечник — как меч короткий, а ратовище князь едва кистью обнять мог. И конь у него под стать, битюг настоящий, спина — что твой стол.
Данила увидел князя — кивнул, пробасил:
— Татарва зашевелилась?
— Боюсь — хуже, Данила.
— Хуже них нет никого, такой паскудный народ!
— Получается, есть. Купец давеча сказывал проезжий, что побили татар — у них же в Орде, и побили крепко. Теперь вот гадаю: к нам татары побегут или новый враг придет. Только и знаю, что главный у них — Тимур. Хан он или еще кто — неведомо.
— Вот неймется басурманскому племени! Чего их всех сюда манит? Степь большая, земли полно, так они сюда прийти норовят.
— Я тебя предупредил, Данила. Готовь людей, оружие. И еще вот что: пошли дозор по Муравскому шляху. Пусть посмотрят. В сечу не лезть, заметили противника — и назад. Далеко не уходить — на полдня пути. К вечеру по-любому назад и ко мне — что видели, что слышали. А завтра — других в дозор отправишь.
— Понял, княже, сделаем. Большой дозор посылать или малый?
— Малый, десятка хватит.
Данила кивнул удовлетворенно. Дружина невелика — две сотни всего, и ежели дозор большой, так накладно будет. Люди устанут, лошади отдохнуть после дозора не успеют.
День прошел в делах и заботах.
К вечеру в город вошел обоз с убранным зерном, а когда уж и ворота закрыли, вернулся дозор. Десятник, пропыленный донельзя, — лишь глаза на лице выделялись — доложил, что войск или крупных скоплений татар они не видели. Одиночные всадники были, но, заметив их десяток, тут же исчезали. Как-то странновато это было. Обычно татары вели себя нагло. Если дружинников заметили в Диком поле, тут же с подкреплением являются, стрелы пускают.