Четырнадцать, когда она умерла.
Слепая женщина при мельничном круге.
Его мать.
* * *
И как он должен рассказать это девушке, что была плоть от плоти зеленых лугов, дождя, ручьев и степного ветра? Какими словами передать историю женщины с равнин, которая из любви к закутанному воину решила провести остаток жизни во мраке? И которая тринадцать лет непрестанно вращала мельничный жернов? Ее уложили во гроб в той позиции, как она и умерла: склоненной, с подогнутыми ногами. Никто не сумел распрямить ее конечности.
Он услыхал щелчок засовов, и в комнату ворвался свет луны.
– Кто-то может тебя увидеть.
– По ту сторону нет окон. Да и дуб заслоняет почти все.
Она обернулась к нему. Парапет находился достаточно низко, и внешнему наблюдателю теперь открылся бы чрезвычайно занятный вид.
– Скажи мне, разве никогда не случалось, чтобы некий иссар, ну-у-у… не вернулся, нарушил закон и сбежал от своей судьбы, предназначения? Ведь вам всем, – добавила она быстро, чувствуя, что он собирается ее прервать, – всем писана смерть. С детства вас учат сражаться и убивать, презирать страх, боль и гибель. И умирать – там, в горах и в пустыне, в проклятой богами и людьми стране, или здесь, в империи, продавая за горсть медяков свои мечи чужакам.
– Я – иссарам, а те горы на старом, очень старом языке именуются ок’Иссаа’аракмаэм. Ты знаешь, что это значит?
– Нет.
– Последнее Место Ожидания. Это место было дано нам богами как кара за грехи, но еще и как обещание, что однажды мы получим искупление.
– Кара? Обещание? Что такого вы сделали, что целый народ должен отбывать такое искупление?
– Мы предали. Дважды. В большой старой войне, которую боги вели некогда в мире, мы встали на дурную сторону. А потом часть племен восстала против предыдущих владык. Только эти бунтовщики и уцелели. Но этого оказалось мало, чтобы искупить все грехи.
– Ты говоришь о Войне Богов? О Шейрене, Эйфре и Каоррин? Это сказки и легенды для детей. Даже жрецы…
– Какие жрецы? – оборвал он ее жестко. – Ваши? Меекханские? Вы прибыли в эту землю откуда-то с востока неполных полторы тысячи лет назад. Банда кочевников, которые едва умели обрабатывать железо. Вы вырезали или покорили местные племена и в конце концов создали свою империю. Мой род насчитывает более двухсот поколений, а начала его уходят ко временам перед Великой Войной. Три с половиной тысячелетия традиции. У нас есть история, а для вас она – лишь легенды: легенды, от которых вы утратили бы разум. Потому не говори мне о сказках, девушка, потому что ты называешь так мою жизнь и жизнь всех моих предков.
Она молчала, удивленная этой вспышкой. Все еще не понимала так много вещей.
Внезапно на губах ее затанцевала улыбка.
– Ты снова это сделал.
– Что?
– Направил разговор на другую тему, не ответив на вопрос. Каковы те неизменные, жестокие условия? Что нужно сделать, чтобы жить среди вас, не нарушая ваших законов?
Она подошла на шаг.
– От чего ты желаешь меня спасти? – шепнула она.
Он взглянул ей прямо в лицо, на черную повязку, которая заслоняла глаза. Потом рассказал о законе, о старой женщине и о зернах.
Она и вправду не была изнеженной девицей, была тверда и упорна. Но, прежде чем он закончил, ее начало трясти. Капельки пота выступили на ее верхней губе, она слизнула их, быстро, словно боясь, что те стекут по лицу, отметив пол следами страха.
– Это… это жестоко, – простонала она. – Ты хотя бы знаешь, как ее звали?
– Энтоэль-леа-Акос.
– Ну хоть это.
– Да, хоть это. Теперь ты знаешь.
– Знаю.
Он должен был это предвидеть, должен был оказаться быстрее, вскочить, схватить ее за руки, удержать.
Она поймала его врасплох. Он не успел.
Подняла руки к лицу, одним движением сорвала повязку. Он замер в полушаге от нее. Было слишком поздно для всего.
– Я пойду с тобой в горы, Йатех. Хочу жить с тобой, жить и родить тебе детей.
Она говорила тихим, спокойным голосом, глядя ему прямо в глаза.
– Но ты ведь знаешь, какова цена.
– Знаю. Но это будет когда-то, не теперь, не завтра. Когда-то.
Она поднялась на носочки, схватила его за подбородок и принялась внимательно рассматривать.
– Ох, твой нос и вправду выглядит многократно сломанным. И этот шрам отвратителен, кто зашивал рану?
– Мой двоюродный брат.
– Тот, с которым ты дрался за еду? Это многое объясняет. Твои глаза скорее карие, чем серые.
– Так ли это важно?
– Конечно. И твои волосы, кто-то должен привести их в порядок. А ко всему…
Ее выдали глаза, внезапно подернулись поволокой, увлажнились, она несколько раз моргнула, но это не помогло. Из-под прикрытых век появилась слезинка, а потом вторая. И тогда ее подвел и голос.
– Почему… почему все это настолько сложно? – прошептала она. – Почему ты не можешь быть обычным мужчиной, купцом, солдатом, просто поденщиком?
Он не знал ответа. В очередной раз.
– Человек не выбирает свою судьбу.
– Ох, перестань, прошу. Не хочу нынче говорить о предназначении.
Она потянула его в сторону постели.
– Помнишь, что ты сказал, когда я пришла к тебе впервые?
– Да. Что буду с тобой добр.
– Так будь же со мной добр. И люби меня. Люби меня хорошо, Йатех. Как никогда дотоле.
* * *
Он выскользнул в ночи, словно бандит, преступник, крыса. Сбежал из дома людей, которые последние три года были его семьей, кормили его, одевали, выказывали приязнь, уважение и любовь.
Иссарам не должен принимать ни одной из этих вещей от чужих.
Облачился он в те же одежды, в которых некогда прибыл сюда, в старую бурую хаффду, черный экхаар, сношенные сандалии. Не имел права забирать отсюда ничего, что не принес сам. И так украл слишком многое.
Он вложил мечи в ножны, кинжалы отправились на свое место, по одному у каждой щиколотки, еще один на левом предплечье. Последний он не взял.
Еще раз проверил дверь. Закрыта. Потом он подошел к окну, выглянул, до дерева было всего несколько футов.
Когда он уже будет снаружи, проблем с тем, чтобы покинуть резиденцию, не возникнет.
Он еще раз взглянул на постель.
– Я говорил тебе, сейкви аллафан, что люблю тебя больше жизни, – прошептал он. – Я не могу забрать тебя в горы. Не могу обречь тебя на годы мрака и мельничный жернов.