Мчусь следом. Камень стен сглаживается – две черные ленты. Ленты блестят, копыта грохочут, в ответ – эхо. Словно целый отряд по ущелью скачет. Мотылек тетивой натянулся – врешь, брат, не уйдешь! Догнали! На два корпуса обошли. Замечательный у меня конь…
На галопе не поговоришь. Мюльдюн, видать, того и добивался. Ну и ладно. Я и так столько узнал – голова пухнет, вот-вот расширится!
Во-первых, мастер Кытай всех перековывает: боотуров, коней, адьярайских чудищ. А что? Работа как работа. Кузнецу все едино: я, Уот, Мотылек, арангас. А во-вторых, арангас Уота – живой, если Мюльдюн не врет. Нет, не врет. Он или правду говорит, или молчит, как насчет брата Нюргуна. Нюргуна я ему еще припомню, но речь сейчас об Уоте и его помосте. Живую тварь – ножиком?!
Ну да, я вам еще не рассказывал. Уот мне свистульку на память подарил. Помните, мы с ним роднёй друг перед другом хвастались? Когда светать начало, Уот достал ножик и отчекрыжил от своего арангаса кусок. Вырезал олененка, свистнул в него: у меня аж уши заложило! Подарок, сказал. На память. Я обиделся – что-то часто я обижаться стал! За малышню меня держат, да? Свистульки дарят, да? Слабак я? Мелкота?! Обиделся, но подарок взял. Поблагодарил, согласно обычаю. Уот сейчас и правда сильнее, не стоит его сердить почем зря. Вот вырасту – тогда посмотрим, кто слабак!
А вообще забавная вещица у адьярая вышла.
Я выпросил у Баранчая кожаный шнурок и повесил олененка себе на шею. Мюльдюн, когда мы уезжали, спросил: «Откуда?» Я соврал: дядя Сарын, мол, подарил. Буду свистеть, музыке учиться. Зачем соврал? Сам не знаю. Мертвый Омогой из-за плеча вывернулся: «Не говори ему, сильный! Он тебе про брата не сказал? Вот и ты не говори…»
Я это к чему? Одно дело из неживой деревяшки фигурку вырезать, и совсем другое – из твари, на которой ездишь! Я представил, как отрезаю ножиком кусок от Мотылька – и меня аж передернуло, а Мотылек сбился с шага, то есть с бега, но сразу выровнялся. Сделать такое со своим конем? Это я не знаю, в кого превратиться надо…
– …в кого ты превратилась?
Ночь. Россыпи звезд в черноте неба. За коновязью буреломом торчит Уотов арангас. Кумыс, выпитый за день, выгнал меня во двор. Всё, как прошлой ночью. Всё, да не всё. Дверь я сразу нашел, и лбом ни обо что не треснулся. Уот не зовет пить с ним: храпит так, что и совы, и сверчки онемели в испуге. А главное…
Голос из-за угла дома. Шепот, выдох, еле заметное колебание воздуха. Как и расслышал-то, сквозь Уотов храп?
– В кого ты превратилась?
С кем это дядя Сарын? Кто в кого превратился? Мне интересно. Мне стыдно. Подслушивать гадко. Мне очень стыдно: уши вот-вот начнут светиться во тьме, а рубаха вспыхнет ярким пламенем. Плохой Юрюн. Плохой Юрюн. Очень плохой Юрюн. Нет, не получается. Как ни расширяйся, с самим собой в драку не полезешь. Ноги-предатели несут очень плохого Юрюна вперед. Уотов храп мне на́ руку – звук шагов тонет, идет на дно хрипящего, сопящего, булькающего омута. Пригибаюсь, как последний воришка, выглядываю, укрыт тенью…
Да, любопытен. С детства. Много позже я признался дяде Сарыну, что подслушал ночной разговор. Если дядя Сарын и остался недоволен, то виду не подал. Только спросил:
«Понял что-нибудь?»
«Ничего,» – честно признался я.
Думал, он станет меня стыдить. Нет, не стал, и даже балбесом не назвал. Сел напротив, подергал опущенными веками и объяснил, что к чему. Другой бы на его месте рассердился, заругался: «Дурак! Невежа!» И был бы прав, между прочим: мало того, что подслушал, так еще и не понял ни шиша. Невежа и дурак, однозначно.
Но дядя Сарын-тойон всегда ко мне мирволил.
– И в кого же?
Они сидели рядышком – Первый Человек и светлая Айысыт, касаясь друг друга. Лиц не разглядеть – ночь, знаете ли. Впрочем, света звезд хватало, чтобы увидеть: плечи Айысыт поникли, руки безвольно лежат на коленях. Маленькая, хрупкая, усталая женщина. Выжатая тряпка, честное слово. Оказывается, она все время была в родильной юрте. Мы ели, пили, а она… Хоть бы за стол ее пригласили – молочка выпить, дух перевести! Ладно, дяде Сарыну виднее. А может, он звал, да она отказалась…
– В богиню.
По словам дяди Сарына, верней, по черной подкладке этих слов выходило, что превратиться в богиню – хуже некуда. Погодите! Как это – превратилась? А кем она раньше была?
– Только сейчас заметил?
Мне представилось, как губы светлой Айысыт складываются в улыбку. Грустную-прегрустную. Аж в носу защипало.
– Мы давно не виделись, Ахтар.
– Давно, Сарын.
– Я, считай, нашел тебя заново. И вижу, что не нашел, а потерял. Где та Ахтар, которую я знал?
Да вот же она, едва не крикнул я. Вот! Рядом с тобой на бревне сидит!
– Где я, Сарын?
– Да, где?
– В каждой роженице.
Богиня расправила плечи. Сбросила усталость, как грязную шубу:
– В каждом новорожденном. В каждом его крике!
– Допустим, – вздохнул дядя Сарын. – Красиво сказано, и даже правда. Скажи мне, Ахтар: ты еще способна принять роды?
– Спроси у своей жены!
– Спрошу позже. Усохни, Ахтар, и ответь мне еще раз, по-человечески: ты способна принять роды? По-настоящему?
– Идиот. Кретин. Безмоглозлый надоеда. Я приняла роды у Сабии самым настоящим образом. Было кровотечение, но я его вовремя остановила… Как видишь, не разучилась.
– Ну хорошо, приняла. Я тебе благодарен – ты даже не представляешь, как! И точно так же ты не представляешь, как приняла эти роды. Умение у тебя осталось, не спорю, но знание ушло.
– Чепуха! Я знаю, я отлично знаю…
– Знаешь? Какие у Сабии были осложнения? Как ты с ними справилась? Сможешь объяснить? Передать свои знания другому? Научить тому, что умеешь?
Ахтар Айысыт долго молчала – совсем как Мюльдюн, когда брат обдумывал ответ.
– Говорю тебе, кровотечение. У Саб было кровотечение. И еще узкий таз. Дети с трудом выходили. Я помогла. Справилась!
– Какое у нее было кровотечение? Гипотоническое?
– Отстань!
– Преждевременная отслойка плаценты?
Дядя Сарын ждал, и зря. Светлая Айысыт как воды в рот набрала.
– А я ведь даже не врач, Ахтар. Так, нахватался по верхам… Ты спасла Саб и детей, но объяснить, как ты это сделала, уже не можешь. Ты везде и нигде. Ты умеешь, но не осознаешь свои навыки. Тебе это даже не интересно. Ты – светлая Айысыт, и тебе это нравится. Не спорь, нравится. Слышишь, храпит? Ему тоже нравится быть исполином. Я бы попросил тебя усыхать почаще, но, боюсь, уже поздно. Да ты и не станешь…
Я собрался с силами, ухватил себя за шкирку и потащил прочь. Не для твоих ушей этот разговор, Юрюн-боотур! Уши горели, но противились: ловили каждый звук. Храп Уота прервался, и я успел услышать: