Иеремия улыбнулся ему в ответ, радуясь, что сильный барбитурат вырубит старого ворчуна, прежде чем успеет подействовать цианид, и избавит Джо от боли в последние минуты жизни.

– Аллилуйя, брат! – воскликнул Джо. На красноватой нижней губе у него остались хлебные крошки. – Слава Господу!

Иеремия тепло обнял старика и прошептал ему:

– Ты первый прикоснешься к подолу Его одеяния, брат, – затем он повернулся ко второму подносу, взял с него бумажный стаканчик и передал его прихожанину. – Пей до дна, Джозеф.

Джо проглотил чуть теплую жидкость, которая должна была положить конец его долгой, полной радости жизни, и протянул пустой стакан обратно.

– Да храни тебя Бог, брат, – сказал он, и слезы навернулись ему на глаза.

Он развернулся и направился обратно на свое место в рядах прихожан.

Вперед выступил следующий человек.

Дети Дюпре – Лукас и Беттани – стояли на шестом и седьмом месте в очереди.

Лилли должна была подать сигнал. Она пряталась за одним из гигантских опорных столбов в верхней части трибун на противоположном конце гоночного трека. В назначенный час она должна была сделать одиночный выстрел, который дал бы ее крохотной группе повстанцев знак отвлечь толпу. Лилли вся вспотела, в ушах у нее громыхал собственный пульс, но она старалась дышать как можно ровнее и сохранять спокойствие, наблюдая за происходящим. Она видела, как на другой стороне арены, у самой ее кромки, проповедник проводил свой ритуал в сгущающихся сумерках, давая каждому из собравшихся кусочек хлеба и глоток воды, и слышала низкий гул голосов, произносящих «аминь» и «аллилуйя». Лилли видела документальный фильм о Джонстауне и читала о сектах самоубийц, но даже представить себе не могла, что на самом деле все происходит так… спокойно. Так безмятежно. Казалось, даже дети рады этому символическому причастию среди ужасной чумы. Может, виной всему были механизмы психологии толпы, а может, так всегда происходит, когда люди так долго страдают от такой чудовищной эпидемии. При этом Лилли понятия не имела, сколько прихожан хотя бы знало о грядущем самоубийстве.

Теперь Лилли сжимала в руке дерьмовый полуавтоматический пистолет сорок пятого калибра. Костяшки ее пальцев побелели от напряжения, внутри ее нарастала злость. Ее гнев – смягченный лишь не находящей выхода тоской от потери Келвина – подпитывался раздражением из-за плачевного состояния ее нового оружия. Пистолет нашли днем во время суматошного обыска обгорелых руин базы Национальной гвардии. Боб обнаружил его в не разграбленном ранее подземном бомбоубежище вместе с несколькими дробовиками военного образца и подходящими к ним боеприпасами. Но Лилли знать не знала, сколько все это оружие пролежало в бункере, и сомневалась, что этот кусок дерьма вообще был способен стрелять. У нее было восемь патронов в пистолете и один запасной магазин с десятью патронами – и все.

Остальные повстанцы были расставлены на ключевых перекрестках возле гоночного трека. Их огневая мощь была минимальной. Автоматы были только у Дэвида Штерна и Спида Уилкинса. Глория Пайн сжимала в руках свой проверенный «глок», а Барбара Штерн – револьвер тридцать восьмого калибра; при стрельбе с дальней дистанции оба они были практически бесполезны. Мэттью и Боб были вооружены дробовиками – двенадцатого калибра у Боба и двадцатого у Мэттью, – которые также не были приспособлены для стрельбы издалека. Таким образом, их скромный арсенал не шел ни в какое сравнение с запасами огнестрельного оружия и боеприпасов, находящихся в руках церковной группы.

Именно поэтому Лилли – несмотря на туман ярости, который застилал ей глаза, – убедила свою команду стрелять только в случае крайней необходимости. Она планировала подождать до того момента, когда Иеремия и все остальные поймут, что никто не покидает этот бренный мир, что барбитураты и яд не справились с задачей, и вмешаться в ход церемонии. Может, Иеремия сочтет отсутствие действия яда промыслом Божьим, может, он истолкует его как знак, но он точно придет в смятение, и справиться с ним будет легче. Он прислушается к голосу разума.

Думая об этом, Лилли заметила, что нескольких членов церковной группы не хватало. Не было копа – как там его? Уэйд? – и парня из Панама-Сити, Аброгеста, Марка Аброгеста. Лилли неплохо узнала этих мужчин во время вылазок за продовольствием. Они ей нравились. Крепкие, простодушные ребята из маленьких городков, они всегда довольствовались малым и не просили большего. Но почему-то из-за их отсутствия Лилли стало не по себе. Она принялась искать их на трибунах, как вдруг с арены донесся какой-то шум.

По ветру эхом разносились громкие голоса, несколько прихожан сошлись в серьезном споре. Лилли устремила взгляд на проповедника.

Иеремия спустился со своей импровизированной кафедры и теперь раздраженно проталкивался сквозь толпу, щупая прихожанам лоб и заглядывая им в глаза с лихорадочным вниманием излишне заботливой медсестры. Издалека было сложно разглядеть выражение его лица, но казалось, что он побледнел от удивления. Люди кричали на него. Лилли никак не могла различить конкретные слова, но Иеремия, судя по всему, во все горло вопил им в ответ:

– Не в этом Его воля! Нет! Что-то пошло не так! Вы должны заснуть! Вы все должны заснуть!

Лилли подала сигнал – подняла руку, сжала кулак и быстро дернула его вниз.

В то же мгновение что-то мелькнуло возле ворот на арену, футах в ста от того места, где проповедник метался от одного прихожанина к другому, пытаясь понять, что случилось с его ядом.

Спид Уилкинс выскочил из-за столба, вскинул ствол «AR-15» и дал короткую очередь в воздух.

Глава двадцать пятая

На одно короткое мгновение большая часть прихожан в ужасе застыла. Некоторые подняли руки, как при ограблении. Мужчины потянулись к оружию, но остальные бунтари – Боб, Дэвид, Барбара, Глория и Мэттью – вышли из укрытия и сделали по одному выстрелу в воздух, чтобы привлечь всеобщее внимание и предотвратить ненужное геройство. Грохот выстрелов эхом отдался в ночных небесах.

Лилли спокойно подошла к бортику балкона в ста пятидесяти футах от того места, где неподвижно стоял проповедник, смотревший на нее так, словно увидел призрака. Лилли подняла пистолет. Ее звонкий голос зазвенел над гоночным треком, как голос актера в шекспировском театре.

– Иеремия, мне очень жаль… Но этому не бывать!

– Что ты наделала? – его глаза наполнились абсолютным, неприкрытым страхом. – О Боже праведный, что ты наделала?

– Мы заменили яд водой! – она глубоко вдохнула. – И теперь настало время…

– ТЫ ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЕШЬ, ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛА! – прокричал он, и его лицо вдруг обратилось маской первозданного ужаса. – ТЫ ДАЖЕ ПРЕДСТАВИТЬ СЕБЕ ЭТОГО НЕ МОЖЕШЬ!

– Успокойся, – твердым голосом, словно обращаясь к непослушному питомцу, велела Лилли. – Заткнись на минутку и послушай, что случится дальше!

– ЧТО СЛУЧИТСЯ ДАЛЬШЕ? ЧТО СЛУЧИТСЯ ДАЛЬШЕ? – он смотрел по сторонам, как будто готовый рвать на себе волосы. Арена погрузилась в тишину. Проповедник взглянул на часы, а затем снова поднял полные ужаса глаза на Лилли. – ДА ТЫ ОБРЕКЛА НАС НА УЖАСНУЮ, БОЛЕЗНЕННУЮ, АДСКУЮ СМЕРТЬ!..