От нечего делать она целыми днями сидела на подоконнике, закутавшись в хозяйкину шаль. И вдруг заметила, что из окна соседнего дома – а дома там стоят очень близко – за ней наблюдает высокий мужчина в черном, похожий на священнослужителя в сутане. Он стоял всегда примерно в одной позе: неудобно пригнув голову, опираясь рукой о подоконник.
Что заставляло его часами стоять и смотреть на нее? И как он глядел? Просто любовался? Пожирал глазами? Смотрел задумчиво и нежно и сожалел, что то, о чем они оба думали, невозможно? И отчего невозможно? Достаточно ему пересечь улочку, дернуть колокольчик – и хозяйка любезно вызовет ее.
Теперь она дневала и ночевала на подоконнике. Делала разные выгодные позы, расчесывала волосы, болтала перекинутыми по ту сторону окна ногами. Однажды вышла из ванны и встала посреди комнаты соблазнительно нагая, закинув руки, закалывая волосы…
– А потом?
– Потом мне принесли отремонтированные очки. И я увидела в окне не мужчину, а фикус в горшке. Так вышло, что первой моей любовью в жизни был комнатный фикус.
Он придавил папиросу в пепельнице. Повернулся к ней:
– За тысячи пустых, без меня, ночей – верну должок, наверстаю упущенное. Согласна? Выдержишь? Не запросишь пощады?!
И Маша отчаянно, восторженно, отважно глядя в самые его зрачки, подтвердила взглядом: согласна. Выдержит. Не запросит.
– Как ты меня нашел?
– В последнее время слышал зов, будто большая птица мечется, кричит, плачет. В самую нашу первую ночь, помнишь, когда тебя до смерти перепугал? Мне казалось, я вижу сон.
– Как ты проходишь сквозь стену?
– Не знаю. Я живу далеко от твоего города. У нас сейчас метели, лес гудит. А у вас весна. Землей пахнет, горькими почками.
Она и не предполагала, что можно говорить и не мочь наговориться, смотреть и не мочь насмотреться. Что можно сливаться телами так… И так… И жадно насыщаться, когда его ловкое, грубо вылепленное тело своим темным корнем в который раз насмерть врастает в ее узкое, фарфоровое тело – и не мочь насытиться.
…Маша наблюдала с постели, как он, прыгая, натягивает сатиновую штанину на одну ногу. Потом на другую.
– От тебя пахнет так вкусно, лесом. Вот и опилки к одежде пристали. Ты работаешь в лесопильном цехе?
– Да, на пилораме.
Позвонила мать:
– Так ты едешь в Турцию? Я тут тебе с пенсии подкопила. Как нет?! Что у тебя с голосом?
Возвращаясь с работы, Маша уже на площадке слышала надрывающийся, подскакивающий от возбуждения телефон.
– У тебя появился мужчина, не отпирайся – объявила мать. – Кто он? Паспорт смотрела? Хотя это неважно, паспортами торгуют в подземном переходе за 150 рублей…
И аккуратно положенная на стол трубка долго бормотала, придушенно рассказывая столешнице: сколько сейчас бродит по городу больных СПИДом и гепатитом С, домушников, маньяков, охотников за органами, альфонсов, брачных аферистов.
…Лежа на бугристой твердой, как массажный валик, руке, Маша говорила:
– Как у тебя бьется сердце. Редко, мощно. У меня даже коса вздрагивает, видишь? Тук… тук. Тук. Какой ты необыкновенный, сильный.
– Ты действительно так думаешь?
И когда изнемогшая Маша теряла то ли счет времени, то ли сознание, то и дело наклонялся к ее уху:
– Повтори.
– Ты сильный.
– Еще раз.
– Ты самый сильный.
В кафе сигаретный дым плавал слоями, хоть ножом на куски режь. Держался крепкий отрыжечный запах мясных пирожков с луком.
– Загранпаспорта готовы, а от нее ни слуху, ни духу. Подруга называется. Колись, где такого мужичка отхватила, нюхом его чую. От тебя за километр флюиды брызжут.
Маша сказала:
– Он приходит каждую ночь. Боже, если бы ты могла вообразить ЭТО!
– Да уж вижу, – позавидовала Маринка. – Лучше не дразни.
– Просто, – голос у Маши стал мечтательный, – я всегда очень, очень ждала его. И однажды ему приснилась большая птица. Она кружилась и кричала, и звала за собой, будто плакала. Эта птица – я. Отпусти меня, Маринка, мне пора.
Она прождала две, три ночи – он не появлялся. Маша поняла: он больше не придет. Никогда. К Маринке ворвалась, как смерч, изрыгала страшные слова, совершенно чуждые ее лексикону.
– Признавайся, стерва, сука, это ты, ты его у меня отбила?
При этом (Маринка потом живописала в лицах) ее дикий взор блуждал по квартире в поисках колюще-режущего предмета.
После этого Маша испугалась сама себя, отыскала в читательских формулярах телефон психиатра – она для него придерживала детективы.
Психиатр внимательно выслушал ее и сказал:
– Обойдемся без таблеток, – и начал с ней беседовать.
Беседы носили все более продолжительный характер. В конце курса психиатр сказал, что для закрепления эффекта полезна смена климата: скажем, поездка к морю под наблюдением лечащего врача, то есть его.
– В Турцию? – рассеянно спросила Маша.
Что ж, можно и в Турцию, сказал психиатр. Только непременно в сопровождении лечащего врача. Ради такого интересного случая он готов за свой счет взять отпуск. Маша в ответ только покачала опущенной головой.
Дома она принялась за генеральную уборку. Вымела веселые пыльные клубки из-под шкафа, погнала щеткой к двери – и увидела бумажку. Подняла, а там на обороте написано: «Иркутская область… ИТК общего режима… З/к Жеботько Федор».
В маленькой, жарко натопленной комнате с продавленным диваном, с китайской розой в большой кастрюле – разве что мешала решетка на окне – сидела Маша со сложенной на коленях дубленкой. Напротив на стуле сидел худой мужчина в спецовке, от которой вкусно пахло свежей древесиной.
– У нас с ним шконки рядом стояли… Федор себя сразу поставить не сумел. Пахан Паша с друзьяками издевались над ним, унижали всяко – как, вам лучше не знать. А последнее время Федора будто подменили. Глаз не отводит, держится прямо. Ну, Паша не стерпел. Наказали: как, вам лучше не знать. Федор его в лицо ударил. Все поняли: не жилец он. И Федор понял, попрощался со мной с вечера. Как убили – вам лучше не знать.
– Когда это случилось? – спросила Маша. Мужчина назвал число. Это была ночь, когда она шептала: «Ты сильный». – «Повтори». – «Ты самый сильный».
Прилетев из Иркутска, Маша еще порылась в картотеке и нашла формуляр с телефоном специалиста по паранормальным явлениям. Из разговора с ним Маше все стало понятно.
Выдергивало из грубого физического мира и соединяло на уровне астрала Машу и Федора Жеботько взаимное мощное притяжение. Оставив телесные оболочки, встречались их тонкие тела. Все описанное очень напоминает телепортацию с последующей материализацией, хотя, впрочем, подходит и под определение левитации… Но не обратила ли Маша внимание на цветовую интенсивность эфирика, испускаемого ночным астральным путешественником?