– Чтобы она лучше прочувствовала глубину своего морального падения, господин. Я бы отменил этот приказ, едва она соблаговолила бы раскаяться. Но, увы, она предпочла нанести мне несмываемое оскорбление.
– Где вы были и что делали ночью?
– Я… Простите, господин, я был очень расстроен и напился.
– Много выпили?
– Почти полный кувшин персидского вина, господин. Простите, я мало что помню.
– Когда вы покинули свою комнату?
– Когда закричала служанка, господин.
Вроде всё сходилось. Слуга тоже показал, что видел в комнате господина кувшин, на дне которого ещё плескалось немного вина. От такого количества и впрямь можно проспать всю ночь, не заметив пронесшийся по дому вооружённый отряд.
– Что скажет достопочтенный лекарь? – наместник счёл нужным допустить местного врача к осмотру тела покойницы и выслушать, что скажет знающий человек.
– Господин, – лекарь, сухонький старичок, склонился в глубоком поклоне. – Смерть госпожи Цзян Фэй наступила от удушья, как и должно быть при повешении.
– Не было ли на её теле следов борьбы или же попытки заткнуть ей рот?
– Госпожа вечером была сильно избита, высокородный господин. Это единственные следы насилия, какие я заметил. Кровь также скопилась в конечностях и… неких иных частях тела ниже пояса, что также соответствует картине смерти при повешении. На шее нет иных следов, кроме полосы от петли. Также отсутствуют следы волочения тела по полу. Пояс был закреплён именно на той высоте, до которой госпожа могла дотянуться, стоя на скамеечке.
– Хм… – несмотря на гладкость всех без исключения показаний, смутное подозрение почему-то только крепло. – Что ж, благодарю вас.
«Я наслышан о твоей жёнушке, сотник, – подумал он. – Будь она моей женой, я бы тоже расстарался, чтобы она заткнулась навеки… Я не знаю, за какой проступок или же преступление ты убил её на самом деле. Видимо, что-то серьёзное, или я тебя плохо изучил. Но, во имя Неба, я хотел бы знать, как ты это провернул!.. Ведь не скажешь, а доказать твою вину мне нечем».
– Сотник Цзян Яовэнь, – важно проговорил наместник. – Слух о вздорном характере вашей супруги давно достиг моих ушей, и потому я нисколько не удивлён её поступком. Исходя из показаний свидетелей, я полагаю, что она сочла первые за долгое время побои оскорблением и отомстила единственным доступным ей способом. Всю оставшуюся жизнь вам предстоит жить, помня об этом позоре.
– Виноват, господин, – мрачно ответил сотник.
– Разумеется, вам не стоит ожидать каких-либо скорых положительных изменений в карьере. Вы это понимаете?
– Да, господин.
– Но лично я ожидаю от вас хорошей службы на том месте и в той должности, в каких вы находитесь в данный момент. От этого во многом зависит, падёт ли позор на головы ваших дочерей. Единственным смягчающим обстоятельством я усматриваю то, что ваша супруга, дабы совершить месть, нарушила ваш категорический приказ не покидать своей комнаты. Посему я ограничусь прилюдным порицанием вашей непомерной жёсткости по отношению к супруге, повлекшей за собой её самоубийство.
– Моя жизнь без остатка принадлежит хуанди, господин.
– Ступайте, сотник.
«Несчастный, опозоренный, но свободный, богатый и… живой, – с усмешкой подумал наместник, покидая возвышение. – Нет, право же, интересно, за что на самом деле ты её прибил, после стольких-то лет терпения? Неужто так обиделся за дядю? Ой, не верю. Скорее, ты предпочёл жизнь с позором… чему? Неужто позорной смерти?.. Но что бы я ни думал, ты обставил дело так чисто, что я весь исхожу завистью…»
Наместник восхищался совершенством во всём. Как оказалось, даже в преднамеренном убийстве.
Харчевенка у ворот славилась дешевизной подаваемого вина. Кислое, с привкусом сушёных слив, оно драло горло и делало слабыми ноги, но голова до поры оставалась ясной. Некоторые несознательные личности, правда, умудрялись и им набраться до бесчувствия. Кузнецам набираться было ни к чему, им завтра с утра работать, а вечером ещё от жён достанется – за перегар. Но, право слово, происшествие в доме сотника требовало обстоятельного обсуждения. А как обсуждать на совсем уж трезвую голову? Обязательно нужно немного «подогреться», чтобы не было так боязно. Как бы ещё беда, постигшая сотника, не аукнулась кузнецам.
– Всё-таки наше бабьё верно судит, – сказал старик Чжан. – Старуха у меня умная, сразу смекнула, что та жалоба – не повод вешаться. Самое большее, поругалась бы с мужем лишний раз. Даже до мордобоя бы не дошло. Нет, тут что-то пострашнее будет. А что?.. Только Небу это и известно.
– Может, она и вправду ведьмачила? – предположил Ляо. – И того… до дочек добралась со своей ворожбой? Я б тоже, если что, за детей бы вступился.
– Мы этого не узнаем, – рассудил мастер Ли. – Вряд ли кто-то из нас наберётся наглости расспрашивать сотника, а сам он… На его месте я бы тоже унёс эту тайну в могилу.
– А твоя жена что говорит?
– С каких это пор ты стал интересоваться мнением чужих жён, Ляо? – усмехнулся мастер.
– Интересно ведь, как о таком на западе судят.
– Моя жена сказала: детей, мол, жалко, а её – нет.
– А сотника ей не жаль?
– Она сказала, что сотник нуждается не в жалости, а в сочувствии.
– Суровые люди живут там, на западе…
– А то! Говорят, то ли у персов, то ли у арабов и вовсе муж может жену зарезать, и ему ничего за это не будет… Дикие нравы! – проговорил мастер Шу.
– Вот что, мастера, думаю, на сегодня хватит, – проговорил мастер Ли. – Что случилось, то случилось, от наших пересудов никому лучше не станет. Расходимся по домам.
«И нечего имя сотника по харчевням мусолить, – добавил он мысленно. – Этого он точно не заслужил».
До экзамена оставалось ещё три дня, и жена по вечерам запиралась в кузнице, работала над загадочной «третьей безупречной вещью». Ей помогал только сын. Попытки осторожно расспросить малого были безуспешны: хитрый мальчишка загадочно улыбался и говорил, что, мол, мама просила хранить тайну. Юншаня это начинало беспокоить. Не из-за таинственности, а из-за того, что супруга возвращалась из кузницы, словно выкрученная и хорошенько отжатая тряпка. Она не уставала так, когда творила булат и клинки. Происходило что-то непонятное. Добро бы просто выматывалась. Тонкая работа – а мастер Ли готов был поклясться, что работа именно тонкая – требовала иной раз куда больше сил, чем махание тяжёлой кувалдой. Нет. Она на некоторое время словно выпадала из потока жизни. Возвращали её, как правило, домашние заботы, а к ночи она и вовсе становилась прежней. Но следующим вечером всё повторялось.
Юншань два дня приходил под дверь кузницы и слушал, как гудело пламя в горне, как стучал её молоток, как шипел в кадке с водой раскалённый металл, как мать тихонько переговаривалась с сыном на родном языке. Но на третий день, последний перед испытанием, жена пошла в кузницу одна. Притом вид у неё был нездоровый. Не заболела ли? А может, понесла дитя, но не хочет сознаваться, чтобы не отстранили от экзамена? Тайны тайнами, а он обязан знать, что происходит с любимой женщиной.