Пока деловые ребята не поставили меня окончательно на счётчик, я торопливо согласилась. Работали в основном двое. Главный переговорщик извинился, сославшись на разыгравшуюся диарею, попросил нераспечатанный рулончик туалетной бумаги и удалился в туалет. Где и провёл основное время: у мужа там кипа кроссвордов и огрызок карандаша.
Мы расстались очень мило, вполне довольные друг другом. Они, рассовывая деньги по карманам – с горячими уверениями, что только свистни – они со своей помощью тут как тут. Я – с облегчением, что больше никогда не обращусь в эту фирму.
А заканчивать работу было нужно. И снова поиски, и снова бесплодные звонки. Впору было в отчаянии возопить: «Ищу гастарбайтера!» И вот в море отказов – тихий, как будто из далёкого далека, нерусский голос. В конце разговора торопливо добавил выученное: «Большое спасибо».
Когда каждый вечер в конце тяжелейшего восьмичасового рабочего дня я вручала гастарбайтеру Боре – так он себя попросил называть – тысячу рублей, он каждый раз благодарил и даже немножко кланялся: «Спасибо, хорошо, большое спасибо». Был он низкоросл и плотно сбит, выглядывал из ямы чумазый, с посверкивающими на круглом скуластом лице глазами – сам как вылепленный из глины, земляной человечек.
Обедал привезённой из дома сытной пищей: хлебом, мясом. Рассказал: сам из Киргизии, жена русская. В кармане у Бори постоянно пиликал телефон – чаще, чем у топ-менеджера продвинутого банка. Боря в трубку виновато объяснял, что занят, извините, пожалуйста. И сегодня занят, и завтра, и через неделю. Извините, большое спасибо, пожалуйста. Потом он телефон отключил – ну невозможно же работать.
Гастарбайтера Борю у меня не раз пытались вероломно переманить: предлагали по полторы тысячи в день. Он смущённо отказывал: договор есть договор. Я его спросила: повсюду висят объявления о наборе на стройку разнорабочих с оплатой даже в 40 тысяч. Не возникает желания устроиться на стройку на большие деньги?
– Стройка-мойка… Стройка-сойка, – улыбался он, прожёвывая хлеб и капающий соком крупный сахарный помидор. В душе он был поэт, склонен к рифме. Объяснил на ломаном языке: тут он сам себе хозяин, работает на себя. А там – непременные склоки между работягами, ругань, грызня, деление обязанностей, отлыниванье под шумок, вечные простои, тайное пьянство… Боря этого не любит. Налицо преимущество единоличного труда перед коллективным.
Пока осенняя погода к нам благоволит, Боря старательно копошится. Дай Бог, скоро управимся. «Управимся, дай Аллах». И мы оба через силу, вымученно улыбаемся. Потому что над нашим мирным, никому не мешающим союзом работодателя и работника нависла угроза.
Недавно моему безобидному, тихому гастарбайтеру Боре позвонили некие молодые люди. Предложили наняться к ним землекопом, за 250 рублей в день. И это ещё много – другие за хлеб и сигареты рады (я сразу вспомнила Санька).
Потому что внутригородская конкуренция в земляном бизнесе им на хрен не нужна. А если узкоглазый упрётся – то ведь можно и меры принять. Выйдет однажды Боря во двор – а у старенькой «пятёрки», на которой он ездит на работу, шины проколоты. Или на лобовое стекло кирпич нечаянно упал. А не хрен клиентуру отбивать.
Господи, с тоской думаю я. Ну и ну. Ну и страна. Хоть бы до зимы дотянуть.
Потеряшками сотрудники МЧС называют людей, которых приходится разыскивать.
– Не закоченели ночью? Огонёк был? Ну, говорите спасибо мужикам, что курят.
Это было первое, что сказали красногорские спасатели, когда они, четверо заблудившихся, чудом вышли из леса. Отец, мама, она – двадцатипятилетняя рассказчица, белокурая синеглазка Любаша и её муж Ваня.
Они с Ваней, как обычно, приехали на выходные к родителям в село Васильевское. Воскресенье 22 сентября – день осеннего равноденствия – выдалось пасмурным. С неба сыпалась морось – как будто весь воздух был пронизан мельчайшей, покалывающей лицо сеткой дождя.
В шесть часов вечера планировали ехать в Ижевск: завтра с утра на работу. И вдруг после обеда весело засуетились, засобирались за клюквой: «Побродим часика два-три». Взяли пластиковые 5, 7-литровые ведёрки, распихали по карманам пакетов.
Отъехали от села километров двадцать, машину оставили на тракте. Прошли ещё немного в сторону – болотце. Места знакомые. Она, Любаша, с детства здесь собирала грибы, клюкву, чернику с брусникой.
Обычно ходили без папы и всегда знали путь. А сейчас с нами был папа, прекрасно знавший эти места. Здесь его родина, окрестности исходил голоштанным мальцом вдоль и поперёк. Ему и доверились: пускай запоминает дорогу.
Ведёрки почти полны, пора выходить. Папа, лукаво улыбаясь, спрашивает меня: «Как думаешь, куда идти?» Я показала. Он: «Правильно говоришь». А мама: «Давайте ещё немножко соберём».
Клюква так просто не отпускает: на километры вокруг – изумрудно-зелёные мшаные кочки, оплетённые нитями: как будто рассыпались яркие бусины. Изумительно красиво! Подоили мокрые спелые ягодки ещё немного. Отец, кряхтя, разогнулся: «Ну что, идём на выход?» И… показывает совершенно другое направление!
– Пап, мы же договорились, что выход там.
– Нет, там.
Спорить не будешь. Пошли за ним, хотя мама тоже была против. На болоте деревья корявые, больные, редкие. Само же болото окружено густым лесом. Прошли немного – наткнулись на белые грибы. Море грибов. Давай нарезать – и все чистые, крепкие. Собирая, тихонько движемся к выходу. Чувствую: отец забирает не туда. Должна начаться заросшая просека – а её всё нет. Отец оторвался далеко вперёд – только мелькает ярким пятнышком его ведёрко.
– Папа, ты не туда идёшь!
Он нас не слушает. В конце концов, дорогу не находит и возвращается, слегка смущённый. Решено: идём обратно на клюквенное болото. Но, когда заходишь в болото с незнакомой стороны, уже всё непонятно: где вход, где выход? Все болота одинаковыми становятся. Наших следов не видно.
Мама внесла разумное предложение: давайте голосовать, куда идти. Проголосовали за одно направление. «Давайте рассыплемся цепью, в метрах двадцати друг от друга».
Но отца снова понесло – не остановить.
– Папа, куда бежишь?
– Яйца курицу не учат. Сейчас выйдем сразу на тракт. Я здесь с детства хожу. Не раз людей выводил – и вас выведу.
Что поделаешь, не отпустишь же одного. Не хватало ещё друг от друга отбиться. У меня были кое-какие смутные приметы, где выход. Но когда начался одинаковый лес – я одно понимаю, что я абсолютно не понимаю, откуда мы шли.
А времени около четырёх вечера, начало смеркаться. Прикидываем на глаз, потому что ни часов, ни мобильников ни у кого нет. Потому что выехали за клюквой на часок-другой, побаловаться. Побаловались. Продолжается противная колючая, опутывающая лицо морось, стелются низкие тучи, темнеет… И мы начинаем в панике бежать по лесу. А это не тот лес, в котором бывают прогалинки, вкрапления полянок – а дикий лесной сплошняк, бурелом. Начало тайги, граница с Кировской областью.