Туган говорил тихо:
– Помнишь ли, чему ты меня учил в пустыне, когда мы с тобой были связаны веревками и над нами был занесен меч грозного «черного всадника», Кара-Кончара? Не ты ли тогда говорил: «Подожди унывать, ночь длинна и еще не кончилась!»? А теперь я тебе говорю то же самое: «Подожди унывать, ночь даже не началась!»
Хаджи Рахим быстро приподнялся, точно силы вернулись к нему. Туган продолжал тихо, вполголоса, стараясь убедить:
– Слушай, старший брат мой, и сделай то, что я скажу. Я дам тебе три черных шарика, и ты их проглотишь. Тогда ты будешь неподвижен, как мертвец, перестанешь чувствовать боль и увидишь сон, будто ты перелетел через горы в долину прохладных напитков и благоухающих цветов… Там пасутся белые как снег кони и поют прекрасными голосами золотые птицы… И там во сне ты встретишь снова девушку, которую любил в шестнадцать лет…
– А потом, проснувшись, я снова буду грызть железные прутья? Мне не надо такого сна!
– Подожди и слушай дальше! Пока тебе пригрезится горная долина, где ты будешь наслаждаться неомрачаемым забвением, я объясню твоим тюремщикам, что ты умер и твое тело надо предать земле. Тогда тюремщики раскроют клетку, подцепят крюком твое тело и поволокут в яму казненных. Вытерпи это, как бы ни было больно, не закричи и не плачь! Иначе тебе разобьют железной палкой голову… Когда же ты будешь лежать в яме среди трупов и в полночь подползут шакалы, чтобы грызть твои ноги, я буду ждать вместе с тремя воинами. Мы завернем тебя в плащ и быстро унесемся за город в безлюдное место… Там разум вернется в твое тело, я посажу тебя на коня, и ты уедешь на запад или на восток, где начнешь новую жизнь…
– Да, ты правильно сказал: ночь еще не кончилась!.. Я готов отправиться в долину белых коней!.. Дай скорее целебные шарики! – И Хаджи Рахим протянул руку, черную и жесткую, как лапа беркута.
Туган достал из цветного мешочка три черных шарика и передал Хаджи Рахиму. Тот, не колеблясь, их проглотил. Он начал что-то шептать, все неразборчивее и тише, покачнулся и свалился на бок.
К клетке подошел стражник с копьем.
– Мой начальник приказал дольше не оставаться возле отверженного преступника!
– Заключенный не нуждается в милости твоего строгого начальника: он умер!
Стражник недоверчиво просунул в клетку копье и кольнул лежавшего дервиша.
– Не кричит? Не ворочается? Видно, в самом деле умер!.. Теперь тело безумного «дивоны «будет выброшено в яму… Если захотите его похоронить, поторопитесь это сделать сегодня же ночью. К утру собаки и шакалы изгрызут покойника так, что вы и костей его не соберете… Спасибо за щедрость! Всем нам когда-нибудь придется умереть!..
Упорный и терпеливый увидит благоприятный конец начатого дела.
Хаджи Рахим
Туган и Бент-Занкиджа шли рядом по безмолвным пустынным улицам разрушенного города. Туган вел коня в поводу. Гулко отдавался стук копыт в стенах покинутых зданий. Оба вспоминали далекие дни юности, проведенной в шумном Гургандже, в доме погибшего во время разлива реки старого Мирзы-Юсуфа.
– Все эти долгие годы моих скитаний я думал о тебе, Бент-Занкиджа!
– Вот опять перед тобой подруга твоего детства… И мне тоже пришлось увидеть блеск молний и услышать удары грома, который потряс всю нашу землю… Но там, где в яростную бурю падают могучие дубы и платаны, там иногда сохраняется невредимой маленькая мышка – и я спаслась!
– Расскажи, что с тобой было в эти страшные годы?
– Слушай, что со мной произошло. Когда монголы схватили меня в Бухаре и заставили петь их свирепому владыке грустные песни про гибель Хорезма, он похвалил меня и приказал содержать в его походном хоре китайских певиц… Вместе с ними я побывала всюду, где проходил этот истребитель людей. Однажды Чингисхан стал жаловаться на боли в глазах, на то, что вместо одного месяца перед ним проплывают два месяца, что вместо одного джейрана ему в степи мерещатся сразу три. Он думал, что с ним шутят злые духи. Монгольские шаманы молились и плясали перед Чингисханом, но не сумели отогнать злых духов. Лекари боялись коснуться его и заглянуть в его ужасающие глаза. Однако приехавший в лагерь Чингисхана старый арабский каддах, [178] по имени Зин-Забан, храбро взялся вылечить Потрясателя вселенной. Он действительно быстро помог Чингисхану. Свирепый владыка остался доволен и спросил, какую награду он хочет? Старый лекарь не просил сокровищ, а только указал пальцем на певицу женского хора, и этой певицей оказалась я! Чингисхан приказал отдать меня лекарю. Старик запер меня в эндеруне, [179] где я пела про черные кудри юноши и родинку на щеке. Лекарь услышал и побил меня узорчатым поясом. Я запела о воине, забывшем улыбку. Старик опять стал учить меня сыромятным ремнем. Тогда я убежала от него, и меня приютили у себя в походных шатрах женщины презираемого у нас бродячего племени огнепоклонников – люли. Я ходила закутанной, как они, в черное покрывало, и никто меня не выдал… Но, себе на горе, старый каддах Зин-Забан пошел жаловаться на меня грозному Чингисхану и умолял, чтобы воины меня разыскали… Монгольский владыка так рассвирепел, что все кругом попадали на землю, спрятав лица в ладони… «Как ты осмелился упустить из своих рук мой дар? – кричал Чингисхан. – Как ты не сумел подчинить себе твою жену? Мужчина, которого не слушается жена, не смеет жить в моих владениях! Возьмите его!» И бедного старого лекаря схватили палачи и тут же отрубили ему седую голову. «Какая страшная развязка!» [180] С того времени я живу у племени люли. Узнав, что Хаджи Рахим сидит в клетке, я стала приносить ему хлеб, орехи, виноград… Я помогала ему писать…
– И ты, сама гонимая, помогала ему?
– Через каждые три дня я ходила в тюрьму и передавала ему еду. Вместе с хлебом я передавала Хаджи Рахиму несколько листков чистой бумаги, а он украдкой протягивал мне написанные им за три дня листы своих воспоминаний. Переписав у себя в шатре эти листы, я возвращала новые страницы повести о нашествии монголов на Хорезм… Таким образом, одновременно с той книгой, которую писал в клетке Хаджи Рахим, у меня накопились листы второй такой же книги, переписанной моей рукой. Да будет благословенна память Мирзы-Юсуфа, научившего меня писать!..
– Ты сделала великое дело, – сказал Туган. – Если злобные имамы сожгут записи Хаджи Рахима, у нас сохранятся вторые их листы! И внуки наши, и правнуки будут читать повесть Хаджи Рахима о злодеяниях Чингисхана.
Они подошли к берегу быстрой мутной реки. Здесь стояли закоптелые шерстяные шатры племени люли.
У подножья старого платана, на обрывки ковра, Бент-Занкиджа положила пачку бумажных листов. Яркая луна, поднявшаяся над развалинами Самарканда, освещала желтые страницы, где ровными строками излагалась повесть гонимого скитальца.