Book.

— Спасибо, не надо, — сказала она. — По-моему, эти слойки ужасная гадость.

— Гадость? — Я не поверила своим ушам. — Ты шутишь?

— Нет, — ответила Софи. — Я ем только печеньица с малиновым сердечком в серединке.

Я честно сказала, что не знаю такого печенья. В жизни не пробовала.

Тут уж своим ушам не поверила она:

— Ты что, с луны свалилась?

На следующий день она притащила пачку этого знаменитого печенья в школу и на перемене дала мне попробовать.

— Ну как? — спросила она.

— Восхитительно! — ответила я, и она дала мне ещё одно печенье.

Тогда-то мы, видимо, и подружились. На время. Гуляли вместе на переменках. Однажды я собралась с духом и спросила:

— Я понимаю… это не моё дело… но всё-таки… Почему ты хромаешь?

Она остановилась:

— Я в детстве болела, это осложнение.

— Ужас какой.

— Тебе неприятно? — спросила она.

— Ну что ты, — ответила я. — С чего ты взяла?

Мы пошли дальше.

— Мне потом, когда я постарше стану, операцию сделают. Всё исправят, — сказала она.

— Это хорошо.

— Больно будет… Зато хромать перестану.

Потом она посмотрела на меня и произнесла:

— А тебя можно спросить?..

— Спрашивай.

— Почему ты такая…

Она запнулась.

— Какая «такая»?

Она пожала плечами.

— Странная… — сказала она.

— Я?

— Ну… в общем, да. Немного.

Вокруг, на школьном дворе, бегали или прогуливались мои одноклассники. Группами… Толпой…

— Я не хочу быть странной. — Я засмеялась. — Может, и мне сделать операцию? Исправить странности.

Она тоже засмеялась.

— Может, и так. А что за операция?

— Понятия не имею, — сказала я.

— Когда что-то удаляют, врачи пишут «резекция» или «эктомия». Тебе сделают резекцию странностей! Страннэктомию!

Тут уж мы обе засмеялись. Смешное слово. Страннэктомия.

— Тебе неприятно, что я странная? — спросила я.

— Нет. С чего бы?

Она вынула из кармана печенье в серебряной фольге и протянула мне.

— Угощайся.

— Ага. Вкус восхитительный!

Софи Смит. Где-то она теперь? В той же школе? Или переехала? Может, она и слойки с инжиром полюбила? Интересно, ей сделали операцию? Наверно, я уже никогда и ничего о ней не услышу. Однажды, когда я сидела на дереве, мне показалось, что на дальнем конце улицы мелькнула Софи. А может, не она? В общем, я уже открыла рот — окликнуть её, но не окликнула. Хотела бы я снова с ней встретиться? Да… пожалуй, да.

Это скажу шёпотом, только шёпотом: я иногда думаю, что всё-таки надо вернуться в школу и завести новых друзей. Иногда мне даже хочется вернуться. И ещё прошепчу: не все учителя похожи на миссис Черпенс. Там и хорошие попадались. Интересные такие люди, нескучные. Как мистер Хендерсон — тот, что рассказывал про шахты и туннели под Хестон-парком. И не только он. И ребята некоторые были хорошие. Софи, например. Иногда я думаю, что школа могла бы (могла БЫ!) стать очень даже неплохим местом. Я даже подозреваю, что такие школы где-то есть. Но это дела не меняет. Школы — всё-таки КЛЕТКИ, и от них надо ДЕРЖАТЬСЯ ПОДАЛЬШЕ!

Слойки с инжиром! Пальчики оближешь! Люблю сначала по крошечке обкусать верхушку, а потом приняться за инжир — он так здорово обволакивает всё во рту, а потом делаешь глоток шоколадного молока и — раз! — инжир смывается в горло. Ну а после жуёшь донышко.

Сходила в туалет. Послушала чудесный звук — моя моча звонко взбулькивает воду в унитазе. Подумала обо всей воде, которая протекает через мой организм. Часть вытечет в виде мочи, смоется из унитаза в трубу, окажется в реках и морях, испарится, растворится в воздухе и возвратится на землю дождём. И это приятно. Моя моча сойдёт на землю дождём! Даром небес!

Вода всё время движется: бежит, течёт, льётся, плещется, бурлит, испаряется, леденеет. Во мне сейчас есть молекулы воды, которые когда-то побывали в Красном море или в реке Миссисипи. А другие были внутри Эрни Майерса, внутри дрозда, внутри апельсина, внутри динозавра! Через эту воду я — родня набухшим почкам, из которых никак не проклюнутся листья, и древним пещерным людям, и саблезубым тиграм, и трёхпалому ленивцу, и…

Я сплюнула в унитаз, снова спустила воду, и моя слюна отправилась в путешествие по миру. Её частички окажутся внутри кого-то другого, превратятся в чью-то ещё слюну и мочу. Моя слюна станет частью Тихого океана или реки Нил. Частью тех существ, в которых когда-нибудь превратятся люди. И так — без конца-то есть — до скончания веков.

Выпила немножко воды прямо из-под крана, чтобы восполнить утраченное: я ведь писала и плевала. А ещё я, как любой человек, потею. Человеческое тело на 65 % состоит из воды, и она в постоянном круговороте, её надо восполнять. Две трети меня — вода. То есть две трети мена — вовсе не я! Глотну ещё!

Краем глаза заметила себя в зеркале. Отошла на шаг, вгляделась получше. Я и впрямь ужасно тощая. Тут уж, наверно, ничего не сделаешь, природа такая. Я ведь обожаю всякие слойки, печенье с малиновыми сердечками и шоколадки. И не толстею. Да и не очень-то расту. Когда я была маленькой, мама говорила «пташка моя». Мне очень это нравилось. Только вот беда: птицей мне всё равно не стать, хотя я почти не расту и в весе не прибавляю. Но птицы иначе устроены, у них в костях воздух. Кости полые, а внутри — воздух. Правильно называется — пневматизация. Пневматизация. Слово-то какое! Пнев-ма-ти-за-ция.

Я, как и все люди, не пневматизирована. Вот и прикована к земле. Или не прикована? Может, я всё-таки могу взлететь? В конце концов, летают же мой пот, слюна и моча!

Я всё смотрюсь в зеркало. Девочка, которую я там вижу, скоро изменится, станет девушкой. Мама говорит, что я сейчас стою на пороге нового, удивительного этапа жизни. Но пока я вижу в зеркале замухрышку. Неужели я всё-таки вырасту? Даже не верится. Не слишком ли надолго я замерла на пороге? Ну и ладно, подожду, я даже рада. Пусть я подольше останусь маленькой, иногда это так приятно. Особенно когда мы сидим с мамой, угнездившись на диване, она меня обнимает и шепчет, что очень мена любит, и поёт мне песенки, и называет пташкой и птенчиком.