Но я ни слова не могла Из себя выдавить. Просто пялилась на неё, и всё.
— Вы… — прошипела Черепунция мне в лицо.
— Мы? — Я очень удивилась.
— Вы, вы, барышня! Вы… непробиваемы!!!
— А нас надо пробить?
Тут уж она потащила мена к директору и вручила ему мою писанину. Он взял листок, точно послание с того света. Приподнял за краешек и скривился: то ли вонь почуял, то ли опасался чего-то очень-преочень опасного, заразного, ядовитого.
— Что… это? — произнёс он.
— Письменная работа, — ответила я.
— Письменная?
— Да, сэр. Она же написана.
— И что же тут, с твоего позволения, написано?
Он сверкнул очами. Заскрежетал зубами. Запыхтел. Ему действительно нужен ответ?
— Тут белиберда, сэр.
— ИМЕННО. БЕ-ЛИ-БЕР-ДА. ЛУЧШЕ НЕ СКАЖЕШЬ. ЦЕЛАЯ СТРАНИЦА. АБСОЛЮТНОЙ. ИДИОТСКОЙ. БЕЛИБЕРДЫ!
Я видела, что его так и подмывает выругаться, ввернуть какое-нибудь запретное словечко, как сделала миссис Черпенс. А меня так и подмывало сказать ему, что это нормально, что пусть — если ему от этого легче — обзывает меня, как хочет, даже покрепче [9] . Ведь я и на его голову позор. Так что пусть ругается — я выдержу, спорить не стану. Но я решила воздержаться. Просто сказала:
— Я согласна, сэр.
— Согласна? Ах, она согласна! Да что ты о себе возомнила? По какому праву?.. Кто ты такая?
— Не знаю, сэр. Самой интересно: кто я такая? И что я тут делаю?
Миссис Черпенс застонала. И ухватилась за край директорского стола.
— Издеваешься? — спросил директор.
— Нет, сэр.
Миссис Черпенс снова застонала.
— Дорин! — завопил директор. — Дорин, дайте-ка мне телефон её матери.
Из соседней комнаты появилась Дорин, секретарша директора.
— Да-да, мне нужно связаться с матерью вот этой барышни.
Я заикнулась было, что охотно скажу ему мамин номер, но он так на меня зыркнул, что я закрыла рот.
Дорин вышла и вернулась с номером телефона.
— Спасибо, Дорин, — сказал директор. — Пока больше ничего не требуется.
Он снял трубку. Набрал номер. Дозвонился до миссис МакКи насчёт её дочери. Сказал, что очень бы хотел, чтобы миссис МакКи заехала в школу. Безотлагательно, если возможно. Прямо сейчас.
— Нет, — произнёс он. — Она жива-здорова, миссис МакКи, но я хотел бы видеть вас лично.
Он положил трубку. И сказал:
— Она выезжает.
— Она быстро приедет, — заверила я директора. — Мы ведь живём совсем…
— Мы ЗНАЕМ, где вы живёте! — заорал директор. — В подсказках не нуждаемся, премного благодарны! Миссис Черпенс, может, воды? Вы что-то побледнели…
— Да, пожалуйста… Спасибо… — пролепетала Черепушка.
— И присядьте, миссис Черпенс. Дорин! Будьте любезны — стакан воды.
Дорин принесла воду. Они сидели. Я стояла. Мы ждали маму молча. Я разглядывала картину на стене. На ней было блюдо с фруктами, судя по виду — вкусными. Наверно, в плохие дни (вроде сегодняшнего) директор смотрит на эти фрукты и мечтает быть кем-то ещё, а не директором школы. Например, бананом. Или сливой. Или гроздью винограда. Я попыталась вообразить директора в виде винограда. Он был бы куда счастливее, ей-богу!
Прошло несколько минут. Дорин привела в директорский кабинет миссис МакКи.
— Спасибо, что приехали, — сказал директор.
— Не за что, — отозвалась миссис МакКи. Она смотрела на дочь. — Но что всё-таки случилось?
— Мы пригласили вас по очень серьёзному поводу, — сказал директор и протянул ей исписанный мною лист. — Могу я попросить вас прочитать… это?
Прекрасная миссис МакКи взяла у него лист. И прочитала. Кое-что — самые лучшие, избранные слова — даже вслух. Вдохнула. Улыбнулась. Покачала головой. Листок она держала бережно, как драгоценность.
— Сегодня, — произнёс директор, — была, возможно, самая важная письменная работа в этом учебном году. Возможно, даже самая важная за всё время учёбы в школе. А ваша дочь пишет ЭТО!
Миссис МакКи вздохнула.
— Мина, ну что нам с тобой делать? — спросила она.
— Не знаю, мам.
И тут она меня обняла, прямо в кабинете директора, на глазах у миссис Черпенс и самого директора.
— Миссис МакКи… — начал он.
Но мама его остановила.
— Не надо больше ничего говорить, — сказала она.
— То есть — вы сознаёте всю серьёзность ситуации? — спросил директор.
— Безусловно, — ответила миссис МакКи. — И вот что я думаю… Сейчас я забираю дочь домой. Некоторое время она школу посещать не будет. До свидания.
И мы вышли оттуда — из кабинета, по коридору, мимо классной комнаты, через главную дверь и школьный двор, за ворота — в мир.
Мы медленно шли домой сквозь солнечный свет. По пути остановились в парке. И съели там мороженое, такое восхитительное, что мы даже причмокивали. Потом мы посидели на скамейке около куста прекрасных алых роз. Мы наблюдали, как люди в белых костюмах играли в шары на красивой зелёной лужайке. Ударяясь друг о друга, коричневые шары глухо щёлкали. Люди в белом болтали и смеялись. Кто-то пел чудесную песню. Неподалёку маленький мальчик кубарем скатился с пригорка, засмеялся, вскочил на ноги, подбежал к своей маме, поцеловал её, снова залез на пригорок и — покатился по травке вниз. Солнце грело, и под ним было тепло и прекрасно. Небо — цвета райской синевы. Гудели пчёлы. Порхали бабочки. Собака гонялась за мячиком. Над нашими головами пролетела стая гусей. Лёгкий ветерок чуть колыхал верхушки деревьев.
— Какая аблаковысь! — сказала мама.
— Ага, — подхватила я. — И никаких школьнедоров!
Когда мы вернулись домой, мама прикрепила моё сочинение про ПСИЦЕСНАРКА на стену в кухне. И мы вместе им любовались. Это и в самом деле была самая главная моя работа за весь год. Теперь я — девочка, которая учится дома. И я этому очень-очень-очень-очень рада. Очень-преочень.